Всю последующую ночь проворочался он в бреду; пригласил к Марийке еще и Юстысю, но и это средство, выручавшее обычно и не в таких горестях, не спасло. Стоило смежить веки, видел он дудку, тянул к ней руки, а та ускользала, растворялась, уходила, словно вода меж пальцев, и манила издалека, ровно наслаждаясь его танталовыми муками. Не дождавшись рассвета, в сумеречной мути музыкант стремглав бросился на когг, где и разыскал крепко сложенного служку. О мучавшем его кошмаре поведал менестрель слуге. Последние слова дались с большим трудом, на судне, мирно стоящем у причала, ему сделалось совсем скверно: дудка находилась где-то рядом, ему показалось даже, что держит её в руках, он опускал глаза, начинал шарить вокруг, но пальцы, как во сне, хватали пустоту. Наконец он не выдержал, и когда Кудор снова заговорил о шкатулке с золотыми, ответил: согласен служить хоть черту, лишь бы вновь хоть раз сыграть на вожделенном инструменте.
Черные глаза Кудора расширились от удивления, впрочем, он лишь кивнул согласно и тут же обернулся, бросившись к показавшемуся из каюты хозяину, торопливо объясняя причины поднятого шума. Седовласый, высокорослый, немного выше самого ваганта, хозяин когга вышел на палубу в парадных одеждах, точно перед этим принимал дорогих гостей или готовился к визиту – и это несмотря на занимавшуюся зарю. Плечи его теснил темный кафтан с серебряным поясом и массивной пряжкой, надетый несколько небрежно – из-под него выбивалась туника, неприятного всякому християнину желтого цвета, под которой была одета еще одна – темно-красная. Довершал наряд черный плащ, подбитый соболями и шелковые желтые чулки с двойной перевязью. Низко кланяясь, Кудор представил менестрелю его нового хозяина, поименовав того Гересом. Тот оглядел склонившегося Анджея с головы до пят