Глупости.
Даже если я вскрою себе вены, Марина не будет пить мою кровь.
Я снова посмотрел вверх.
Где-то высоко в небе едва различимый взором самолет чертил молочный след. Марина, наблюдая за мной, тоже увидела его, и по ее осунувшемуся лицу скользнула робкая тень надежды:
– Они нас увидят?
– Наверное, – уклонился от прямого ответа я.
А что я еще должен был сказать?
Марина снова заплакала, а я показал самолету средний палец.
Хрен вам.
Летите, куда собирались лететь.
Марина задремала.
Она вздрагивала и хрипло стонала во сне, пальцы ее рук нервно сжимались и разжимались. Грязная, дурно пахнущая, со спутанными в колтун волосами, бледная как смерть, она была великолепной. Нет, не великолепной, божественной!
Я улыбнулся потрескавшимися губами.
Моя любимая.
Чем дольше она будет спать, тем лучше для нас обоих.
«Ты считаешь, что поступаешь правильно? – осторожно поинтересовался донельзя знакомый голос. – Она же умирает»
– Смерти нет, – с трудом ворочая языком, произнес я. Казалось, в рот напихали стекловаты, а об шершаво-высохший язык можно было зажигать спички. – Наша жизнь… просто одна из стадий. И мы…
Я запнулся, так как мои слова прервал сухой, раздирающий нутро кашель.
– …мы… просто вместе перейдем в другую стадию, – закончил я, когда приступ закончился.
«Греби к берегу. Оставь ее на суше, а сам плыви в какую хочешь стадию. Хоть в Турцию», – хмыкнула тварь.
Я засмеялся каркающим смехом.
– Нет, – покачал я головой. – Мы будем вместе.
Я повернул голову в сторону Марины:
– Любимая?
Она молчала.
– У меня… такое ощущение, что я…
Облизав сухим языком воспаленные губы, я продолжил:
– …что я должен был кое-что сказать тебе. Хм… очень важное.
Марина вздохнула, невнятно пробормотав что-то в полудреме.
Я обратил взор на дно лодки и едва не закричал.
Молоток.
Окровавленный молоток с налипшими на ударном бойке волосами. Мамиными волосами.
Отшатнувшись, я поскользнулся на поперечной лавке, упав. Весло выскользнуло из рук с тихим бульканьем, начиная отдаляться от лодки, но в тот момент я даже не понял, что произошло.
– Нет, нет, – бормотал я в священном ужасе, закрыв лицо ладонями.
«Что случилось с твоими родителями, Витя?»
Голос Марины, казалось, сочился отовсюду, словно вязкая патока.
Конечно, я обещал ей рассказать. Тогда, на Утесе Прощенных.
Я нерешительно убрал руки от лица.
Никакого молотка в лодке не было.