рабочий кабинет. Там он открыл сейф, из самого дальнего отделения достал конверт с бумагами, на котором было написано, что это завещание доктора Джекила, уселся и с мрачным видом стал изучать содержимое. Завещание было написано рукой самого завещателя, потому что мистер Аттерсон хоть и хранил его теперь у себя, но участвовать в его составлении отказался наотрез. Завещание не только предусматривало, что в случае смерти Генри Джекила, доктора медицины, доктора прав, доктора канонического права, члена королевского общества содействия развитию естествознания и т. д., все его имущество переходит в руки его «друга и благодетеля Эдуарда Хайда», но также, что в случае «исчезновения доктора Джекила или его необъяснимого отсутствия в течение более трех календарных месяцев» вышеупомянутый Эдуард Хайд получит наследство вышеупомянутого Генри Джекила без всяких проволочек, не принимая на себя никаких расходов или обязательств, кроме выплаты небольших сумм прислуге доктора. Документ уже давно был бельмом на глазу адвоката. Такое завещание оскорбляло его и как юриста, и как сторонника здоровых и привычных форм жизни, считавшего всякие причуды верхом неприличия. До сих пор он возмущался потому, что не знал, кто такой мистер Хайд, теперь – как раз потому, что знал. Было плохо и то, что имя оставалось только именем и он не мог узнать ничего больше. Но стало еще хуже, когда это имя начало облекаться отвратительными приметами; из смутного, неопределенного тумана, столько времени ставившего его в тупик, вдруг проглянули отчетливые черты злодея.
– Я считал, что это дело безумное, – сказал он, убирая неприятные бумаги в сейф, – а теперь начинаю опасаться, что постыдное.
Он задул свечу, надел пальто и направился на Кавендиш-сквер, эту цитадель медицины, где жил и принимал в своем доме толпы пациентов знаменитый доктор Лэньон, друг адвоката.
«Кому и знать, как не Лэньону», – думал он.
Важный дворецкий сразу узнал и приветствовал Аттерсона. Его не заставили ждать и прямо от двери проводили в столовую, где доктор Лэньон сидел в одиночестве за стаканом вина. Это был крепкий, здоровый, живой, краснолицый джентльмен с копной преждевременно поседевших волос, шумный и решительный в обращении. При виде мистера Аттерсона он вскочил, протягивая навстречу обе руки. Его радушие, как всегда, выглядело несколько театральным, но оно коренилось в искреннем чувстве. Ведь они были старыми друзьями, учились вместе, сначала в школе, потом в колледже, оба умели уважать себя и друг друга и, что не всегда из этого следует, очень любили бывать вместе.
Они поговорили о том, о сем, а затем адвокат навел разговор на занимавшую его неприятную тему.
– Кажется, Лэньон, – сказал он, – вы и я – самые старые друзья, какие остались у Генри Джекила?
– Хотел бы я, чтобы эти друзья были помоложе, – засмеялся доктор Лэньон, – но, кажется, мы самые старые. А что такое? Теперь я редко встречаюсь с ним.
– Правда? – сказал Аттерсон. – Я думал, вас связывают общие интересы.
– Раньше связывали, – последовал ответ. – Но
