Мистер Гибсон понял, что молчание дочери никак нельзя назвать естественным, и почти угадал его причину. Но он знал, что ей нужно время, чтобы смириться с идеей его второго брака, и по-прежнему верил в то, что поступает так ради ее счастья. Кроме того, он испытал облегчение, когда его тайна выплыла наружу, и чувствовал себя лучше, оттого что открыл ее, ибо втайне страшился этого момента на протяжении последних двадцати четырех часов. Он вновь принялся перечислять все преимущества женитьбы, которые сейчас уже выучил наизусть.
– Она пребывает в очень подходящем для меня возрасте. Правда, я не знаю, сколько именно ей лет, но подозреваю, что около сорока. Я бы не хотел жениться на ком-нибудь моложе. Лорд и леди Камнор, равно как и члены их семьи, относятся к ней с высочайшим уважением, что само по себе уже весьма знаменательно. У нее очень приятные и изысканные манеры, и это вполне естественно, учитывая, в каких кругах она вращается. А мы с тобой, гусенок, бываем грубоваты и бесцеремонны, так что теперь нам придется следить за собой.
Молли никак не отреагировала на его шутливое замечание. А мистер Гибсон продолжал:
– Она привыкла вести домашнее хозяйство, к тому же весьма экономно, поскольку в последние годы возглавляла школу в Эшкомбе, так что ей, вполне естественно, приходилось улаживать все проблемы большой семьи. И последнее, по крайней мере, по порядку, но отнюдь не по значимости – у нее есть дочь, девушка твоих лет, Молли, которая, разумеется, переедет к нам жить и станет тебе надежной спутницей, даже сестрой.
Но Молли по-прежнему молчала. Наконец она сказала:
– Значит, ты отправил меня из дому только для того, чтобы потихоньку устроить все это в мое отсутствие?
Сердце ее переполняла горечь, которая и вылилась в эти слова, но произведенный ими эффект вывел ее из состояния кажущегося безразличия. Ее отец резко поднялся и быстро вышел из комнаты, что-то пробормотав себе под нос; что именно, она не расслышала, хотя и бросилась за ним следом по темным каменным коридорам, на яркий свет конного двора, в конюшню…
– Ох, папа, папочка… я сама не своя… я не знаю, что сказать об этой ненавистной и презренной…
Он вывел лошадь наружу. Она не знала, слышал ли он ее слова. И, только поднявшись в седло, он обернулся к ней и мрачно произнес:
– Думаю, для нас обоих будет лучше, если я сейчас уеду. Мы можем наговорить друг другу такого, что потом будет трудно забыть. Мы оба взволнованы. К завтрашнему дню мы немного успокоимся и соберемся с мыслями. Ты все обдумаешь и поймешь, что главный принцип – единственный значимый мотив, я имею в виду, – состоял в том, что я делаю это для твоего же блага. Ты можешь рассказать обо всем миссис Хэмли, хотя я собирался сказать ей об этом сам. До свидания, Молли.
Еще долго после того, как он уехал, – после того, как давно стих вдали стук копыт его лошади по круглым камням, которыми была вымощена дорога,