Потеря Франции в качестве главного плацдарма и опоры для его деятельности сыграла печальную роль в судьбе графа: к концу 1780-х годов Калиостро начинает постепенно выходить из моды, ложи разваливаются, финансовые дела приходят в упадок, политические «чудеса» уже не производят былого впечатления на фоне надвигающихся бурных событий. В конце концов, под влиянием жены он решается на непродуманный, мягко говоря, шаг – возвращается на родину, чтобы там вдохнуть новую жизнь в угасающее «египетское масонство».
Сколь ни кощунственным на первый взгляд выглядит сближение Калиостро с Джордано Бруно, однако на закате жизни Калиостро было суждено во многом повторить путь его славного соотечественника. В Риме его ловят, обвиняют в заговоре против католической церкви и общественных порядков (аукнулось вышеупомянутое письмо) и приговаривают к смерти, замененной в 1791 году папой Пием VI пожизненным заключением. Калиостро умирает в церковной тюрьме Святого Ангела (Святого Льва. Даже на эту тему разночтения), по слухам, вскоре после неудавшейся попытки побега. Из его собственноручных документов этого трагического периода сохранилось письмо к Папе. Оно написано своеобразным заумно-магическим языком и свидетельствует, скорее всего, о безнадежном помутнении рассудка его автора вследствие перенесенных им в последние годы жизни ударов судьбы.
Давно уже сделалось общим местом, что Калиостро следует считать самым выдающимся оккультным авантюристом не только XVIII столетия, но и, пожалуй, всех предшествующих эпох, а не исключено, что и последующих. Этой заслуженной репутации он обязан как персональному магнетизму, развитому путем постоянных упражнений до пределов, дозволенных природой, так и необычайной, далеко опережающей свою эпоху, тяге к достижениям технического прогресса, с блеском использованным во многих наиболее прославленных его трюках (например, вызывание духов великих людей прошлого посредством «волшебного фонаря», использование доступным лишь специалистам химических растворов и реактивов при манипуляциях с благородными металлами и пр.).
В оправдание Калиостро можно сказать, что он занимался этим не столько из своекорыстных побуждений, сколько из любви к искусству, – точнее, к единственному доступному ему виду «искусства», оперативной магии; огромные средства, истраченные им в годы расцвета его деятельности на всякого рода благотворительные