О монастыре спрашивать не стали и слюну сберегли. Но через два дня лавку обменную спалили. С тех пор претензий к ЗАО никто не предъявлял, да и хозяева кабаков роптать перестали. Эти—то, в плащах и шляпах, толково объяснили им, что к чему, и те притихли. Звезд с неба не хватали, но на жизнь хорошую зарабатывали…
Изба Седоборода находилась на окраине Посада. Да и не изба это была. Дом Седоборода называли так по привычке. Стоял он на земле основательно, вросши в нее всеми четырьмя углами. Крылечком дом был к Посаду, а оконцами резными в лес дремучий смотрел. Потому и сумрачно в нем было даже в полдень.
Под вечер собиралось у него с дюжину молодых дружинников, пили брагу на диком меде ставленую, и слушали его рассказы. А рассказывать он был мастер. И всегда – то новое говорил, еще неслыханное. Да—а, многое знал Седобород…
– Говорят, за звездными туманами есть миры иные. Дома там крышами небо шкрябают, вот и зовутся небоскребами…
– Чепуха! – Лениво прервал старика Пустолоб. – Где же это видано, чтобы дом крышей небо касался?!
– Тьфу на тебя, башка пустая! Знать ничего не знаешь, а перебивать мастак! – Одернул его Седобород, и продолжил: – Так вот… О чем это я?
Бывало, забудет старик, о чем речь вел, и долго потом вспоминает. Намекнуть, слово какое сказать, чтоб не мучился старый – никто не собирался. Обидится старик, потом греха не оберешься. Вот и молчали все, ждали.
– Да, вот значит, как… небо трогают. И огни везде.
– Пожар у них, что ли? – Спросил Кто—то и тут же спрятался за спину других. Взгляд Седоборода ничего хорошего вопрошающему не обещал. Вредным иногда бывал старик. Такое слово сказать мог, что ни к одной девке потом не подойдешь – сила мужская пропадет. Сам—то он к ним давно не ходок, но и молодых мог на век отучить.
– Какой пожар? Нет никакого пожара. Огни те холодные. Ярко светят, но не греют. Как луна.
– Бывает ли так? – усомнился Кто—то.
– Еще раз перебьет кто, я такое скажу – во век не возрадуетесь!
– Не серчай, Седобород. Интересно же. Десять слов всего сказал, а поведал о чудном. – Польстил Лад старику.
Он единственный из собравшихся не очень то боялся заговорных слов Седоборода. В детстве няньки оставили его одного в бане. Пробыл он там с вечера до утра. А когда подняли крик и гам, (няньки выли в голос, что, мол, унес дитятку волк серый), Лад сам из баньки выполз. Было ему тогда три годочка отроду, и ходил он с тех пор седой. Да не беда это, решили родители, а вот что слова заговоренные перестали его брать – так это всех до смерти напугало! Как жить – то теперь Ладушке, коли не амулеты, ни заговоры его не сберегут?! Пошумели, нянек выволокли, и успокоились. Даже хорошее стали