Унаследованная от английских и французских элегиков, меланхолия не была по существу романтическим мотивом, и уже по одному этому, возможно, Пушкин имел право не видеть в тёмной манере Ленского «ни мало» романтизма.
Меланхолия, как и болезнь вообще, причастна духовному плану бытия. Это бурное открытое сострадание к прошлым бедам других, ведущее к мистической любви к человечеству, природе, Богу, славе, добродетели, отечеству и т. д. Она удаляет от материального мира и приближает к духу. И наличие меланхолии – это всегда свидетельство избирательного дара проникновения в потустороннее измерение.
Меланхолия, как литературный приём, в своё время заражает и Stürmer’а Гёте, и классика А. Шенье, и пессимиста Шатобриана, и уж, конечно, находившихся при смерти таких французских поэтов как Жильбер, Мильвуа и Луазон, страдавших чахоткой, не говоря уже о вполне здоровых и преуспевающих в жизни поэтов, таких как Ламартин, но которые, как и Ленский, начинали петь:
…поблекший жизни цвет,
Без малого в осьмнадцать лет. (2:X)
Поскольку стремление писать – есть способ прикоснуться к «заманчивой загадке» жизни и смерти, а значит к запредельной реальности, у элегических поэтов, каким был и Ленский, чрезвычайно распространён был мотив предчувствия скорой смерти. И чаще всего свои скорбные чувства они выражали, бродя «в роще», «при свете луны»… О меланхолических прогулках Ленского Пушкин также неоднократно отмечает в романе:
Он рощи полюбил густые,
Уединенье, тишину,
И ночь, и звезды, и луну… (2: XXII)
Излюбленный пейзаж любой элегической поэзии – руины, кладбища, звон колоколов, тусклая луна, картины осенней увядающей природы. И Ленский прилежно испещрял альбомы Ольги нежными элегиями и сельскими видами. Меланхолию как поэзию скорби и печали Пушкин представил некой рекой «живых слёз» – «живых истин»:
И полны истины живой
Текут элегии рекой. (6:XXXI)
И в этом определении романтической поэзии как «истины живой» подчеркнуто всё несовершенство материального мира в сравнении с его трансцендентальным прообразом.
Современник Пушкина, французский поэт Жильбер в своём стихотворении «L’Amant désespéré» («Безутешный любовник») идёт под сень мрачных лесов искать успокоения для своей печали:
Forêts solitaires et sombres,
Je viens, dévoré de douleurs,
Sous vos majestueuses ombres
Du repos qui me fuit respirer les douceurs.
Его Сильвии нет с ним, но каждый шорох кажется ему шагами милой, которая – как он себе представляет – будет после его смерти приходит к нему на могилу, чтобы оживить