А он между тем широко улыбнулся и протянул ей руку:
– Олег, – представился твёрдым приятным голосом юноша.
– Элла… Эля, – ответила девушка и смущённо отвела глаза.
– Откуда машина? – спросил Максим.
– Сосед одолжил, – небрежно ответил Олег, поднимая с земли дорожную сумку, которую принесли ребята. В сумке звонко забрякало стекло. – Вы что сюда пить приехали?
– Да это, э-э… – протянул Максим. – Сервиз тебе в подарок везём.
Олег хмыкнул, кинул сумку в багажник и, дождавшись пока все рассядутся, лихо крутанул руль, выворачивая автомобиль в сторону города. Потянулись первые задымленные цеха и уродливые нерациональные постройки целлюлозно-бумажного завода, в ноздри полез характерный запах. Но завод был, как и сам городок, очень небольшим и кончился сравнительно быстро. После него начались невысокие кирпичные домики в три-четыре этажа, которые имели вид весьма уютный, в отличие от уродливых каменных монстров постмодернистских досоциалистических времён большинства таких же небольших, но намного более старых городов, или же бездушных, отражающих в своей сплошь зеркальной поверхности холодное небо, небоскрёбов огромных мегаполисов. В Громянске вообще всё было маленькое, простое и уютное: аккуратные улочки, чередующиеся с зелёными скверами; мини-фонтанчики, стоящие на вымощенных каменной плиткой, тихих площадях. Светофора здесь было всего два или три, пролетая которые, Олег даже, кажется, не обращал внимания на то, какой свет на них загорался.
– Раздолбай, – небрежно бросил Максим, когда он в очередной раз проскочил на красный.
Олег никак не отреагировал. Да и выглядел он сейчас каким-то… раздраженным что ли. Бывало у него вдруг…
Да, он мог быть «раздолбаем», как выразился Максим, мог плюнуть с высока на все законы и правила, мог проехать на красный свет светофора, да и прав-то его, собственно говоря, никто никогда не видел (машины своей так у него точно не было). Он мог порой потерять человеческий образ, напиться вдребезги, прогулять в один вечер месячный заработок, надавать ни с того ни с сего по морде почти незнакомому человеку. За такую безалаберность его тоже порой ценили, правда, очень недалёкие люди, люди, которые не привлекали его нисколько, а даже отталкивали. Но вот те, кто ехал с ним сейчас в машине, совсем не за это ценили и любили его, несмотря на фантастическую дисперсию в образах его поведения, и никому не понятные, неожиданные перемены настроения; несмотря на то, что порой трудно было добиться понимания этого человека, и, не смотря на то, что до конца этого человека