Меня начали гнать из комнаты. Заведующий Домом слал приказ за приказом, грозил милицией и сознательно не прописывал, хотя раз брали мои документы. Но потом оказалось, что это – нарочно и меня не прописали, чтобы иметь право выбросить с милицией в любой час.
Я стал подумывать о самоубийстве. Голод и травля зашатали меня окончательно.
Я обратился в ВЦСПС к т. Мельничанскому[343]. Тот выслушал меня, и сказал, что лишать комнаты меня ЦК не имеет права, и позвонил Анцеловичу, председателю ЦК. Тот тоже выслушал меня и посоветовал самому найти выход (!).
Так и закружилась моя судьба. Никто не хотел принять во мне участия, только инженеры из НКЗема сочувствовали и поддерживали меня, даже давая без отдачи деньги взаймы, когда я доходил до крайнего голода[344]. Но они были совершенно бессильны и не имели влияния на ход профсоюзных дел.
Затем я уехал в Тамбов[345]. Туда меня направил НКЗем. В Тамбовской губ[ернии] большие работы в связи с восстановл[ением] с.-х. ЦЧО. Положение там было грозное. Меня считали хорошим мелиоратором и послали. Семью я оставил в Москве – ее обещали 3 м[еся]ца не трогать. В Тамбове обстановка была настолько тяжелая, что я, пробившись около 4 месяцев, попросил освободить меня от работы, т[ак] к[ак] не верил в успех работ, за которые я отвечал, но организация которых от меня мало зависела.
Это было расценено чуть не как саботаж. А между тем мешала всему делу как раз Тамбовская секция землеустроителей (при ГО[346] профсоюза). Об этой секции великолепно знал ЦК. Он посылал туда для обследования своих людей. Ответств[енный] секретарь секции за что-то был отдан под суд и т. д. Но всё фактически оставалось попрежнему. Тамбовские инженеры-мелиораторы, с которыми я работал, вполне разделяли мою точку зрения, разделял ее и НКЗем. Но я бился как окровавленный кулак и, измучившись, уехал, предпочитая быть безработным в Москве, чем провалиться в Тамбове на работах и смазать свою репутацию работника, с таким трудом нажитую.
Я снова остался в Москве без работы и почти без надежды.
Меня снова начали гнать из комнаты, назначая жесткие сроки. Замучившись, я послал председателю ЦК своего Союза большое письмо[347], где просил разрешить мою судьбу окончательно. В письме я доказал совершенно точно, что виновато ЦК, и пусть виноватый, а не жертва, окупает свою вину. Я просил одного, чтобы меня не лишали крова, т[ак] к[ак] я занят поисками