– Это было хорошее начало для того, чтобы сделать карьеру.
– В тюрьмах всегда широкие ворота. – Чилькот иронически засмеялся. – Это было шесть лет тому назад. Уже за четыре года до того я приучился к морфию. Но до смерти моего отца я еще сохранял полную власть над собой, – или воображал, что это так. Чувствуя на себе новую ответственность, я в течение первых волнующих стычек политической борьбы почтя совсем отказался от морфия. Первые месяцы после моего вступления в парламент я очень усердно работал. Я даже, кажется, произнес речь, за которую на меня стали возлагать большие надежды, как на будущего влиятельного политика. – Он опять презрительно засмеялся. – Я даже женился.
– Да неужели?
– Да, представьте себе. Я женился на девушке девятнадцати лет, воспитаннице одного крупного государственного человека. Это была блестящая партия – в политическом и общественном отношениях. Но брак не оказался особенно удачным; я не был создан для любви. Затем, мне была противна светская жизнь, а кроме того мне надоела работа. Одно только делало мне жизнь сносной – морфий. Через полгода это для меня вполне выяснилось.
– А ваша жена?
– Моя жена ничего об этом не знала – и теперь понятия не имеет. Но политическая жизнь – каторга политической жизни – окончательно меня губит. – Он остановился, а потом снова быстро заговорил, прерывистым тоном: – Вы не представляете себе, какая адская мука всегда сидеть на одном и том же месте, видеть изо дня в день одни и те же лица и при этом постоянно думать о том, чтобы не выдать себя.
– Вы ведь можете когда угодно отказаться от своего места в парламенте.
– Отказаться? Вы считаете это возможным? – Чилькот громко расхохотался. – Вы, очевидно, не имеете представления о партийном гнете в таком месте, как Варк. Уже раз двадцать я собирался бросить все к черту. В прошлом году даже я раз написал конфиденциально Валю, одному из главных тамошних деятелей, и намекнул ему о том, что у меня пошатнулось здоровье. Через два часа после получения моего письма, он уже был у меня в кабинете. Будь я в это время в Гренландии, он с той же поспешностью и решительностью отправился бы за мной туда. – Нет, – выйти из парламента немыслимо в моем положении.
Лодер опустил глаза.
– Понимаю, – сказал он медленно. – Понимаю.
– Тогда вы поймете и другое – невозможную трудность, обособленность моего положения. Два-три года тому назад, я еще мог это выносить. Но теперь мне становится тяжелее с каждым месяцем. И наконец должен наступить день, когда… когда… – он стал медлить – когда мне будет невозможно оставаться на моем посту.
Лодер молчал.
– Физически