Эгоист я отъявленный, но погибать буду в одиночку: картина твоей гибели не принесла бы ни дивидендов, ни эстетического удовлетворения.
За эту зиму я перепробовал множество применений своему таланту, своим рукам: был писателем, кочегаром писательского труда, ударялся в коммерцию, где со свойственной мне прозорливостью выискивал искорки творческого вдохновения. Оказывается, существуют такие и в ледяной пещерной обреченности. Хотя всегда был чужд коварства, стяжательства и обмана, по природе своей невинный, как ягненок, обладал ненормированной, патологической честностью, и, что видится нелепым для делового человека, – вежливостью. Про таких, как я, говорят: «Жизнь била их, била, да ничему не научила».
А все же я считаю себя счастливым человеком, не богатым, но счастливым, ведь это единственная субстанция, которую, наверное, нельзя измерить никаким инструментом, известным человечеству: еще не придумали. И даже обладая кусочком, песчинкой этого добра, уже имеешь что-то такое в жизни, что оправдывает ее, придает ей значимость, как выражаются экономисты «полезность». Стоит жить, коптить небо. И этому счастью я обязан тебе, так неужели я отплачу злом.
Теперь я понимаю, как никогда, что я – неудавшийся литератор, по сути, я никогда не понимал цели писательского труда, его подноготную, для чего вся эта волокита, эта мука? Для меня больше важна была секретная притягательность этого труда, его мнимая, обманчивая тайна, магия, еще один обман, счастливо сочетающийся с песчинкой моего не мнимого, истинного счастья. Этой ворожбе, этим сумбурным бессонным ночам творческих раздумий я уделил частицу своей жизни, предполагающей различные варианты выбора формы счастья: обратится ли оно в золото, или эфемерность бесплотных ощущений.
Конечно, мне будет не хватать тебя. Как не хватает сейчас денег, не хватает признания, воздуха, морского бриза, друзей, шумной ватаги грубых матросов. Я рассказывал тебе о них, не дающих покоя перед построением на отбой, на котором зачитывался очередной суточный наряд, составляемый мною ежедневно, еженощно. Который я черкал, корнал до такой степени, что бумага из плотной, с красивым линованным орнаментом, превращалась в жалкую ветошь, рванную и грязную, с жирными помарками, совершенно неудобную для чтения.
Я выходил с этих построений, как с экзекуций, мокрый и воскресший, ибо контекстом этих построений являлось мое осуждение: обсуждение моих человеческих и личностных качеств, выходил на палубу за глотком свежего воздуха, в то время как все расходились, довольные или недовольные, озлобленные. И дышал так усиленно, что легкие трещали от нагрузки, звезды трепетали на черном войлочном небе, и была особая прелесть в этой тишине и умиротворенности, которая воцарялась на земле, на воде, на железной палубе военного корабля после споров, эпицентром, глобальным ядром которых были записи, сделанные моей рукой – мой единственный удавшийся труд».
10. ВМФ
– Я,