Весь вечер читал книгу – Чехова. То, про наружную погоду. Я люблю дразнить меланхолию и ворошить, тревожить подсыхающую ранку – доставляет некоторое странное, неизъяснимое удовольствие. Я – не мазохист, во всяком случае, в неопасном его проявлении. Некоторые испытывают наслаждение в пытках ближних, я же – в собственном терзании. Это лучше, правда? Честнее. Ты – моя совесть, и поэтому я спрашиваю тебя. Не сердись, что я завелся и начал говорить глупости, сам не знаю, что со мной: иногда хочется дурачиться, кривляться, плеваться, скакать, вприсядку пуститься что ли, до одури, до изнеможения, чтобы устать физически и не думать – упасть и лежать без движения. Все осточертело. Сто чертей, мило, не правда ли? Глупо? Скажи.
Я отвлекся и не сказал самого главного – зачем, собственно, взялся писать. Ты – умная и понимаешь, что люди, даже самые близкие, не настолько бескорыстные и независимые, чтобы так сесть и написать письмо, записку, тем более такую несуразную, комкастую, почти бредовую, какую пишу тебе я. Это предосудительно? Корысть? Скажи, ты все знаешь?
Впрочем, объяснения – это лишнее, ты и так понимаешь причину моего возвращения к тебе. Нет, я не обнадеживаю себя, я уверен настолько, что самому противно. Прости.
Милая, милая Зоя, Зоечка, я не потревожил твоего покоя? Нет, конечно, нет. Ты никогда не сознаешься в противном мне, ты меня слишком для этого любишь, слишком ценишь, бережешь и лелеешь, как какое-нибудь неоцененное по достоинству ископаемое, сокровище, цену которому ты одна знаешь во всем мире, бесстрастно отодвинувшем представленный экспонат в сторону: мол, неинтересно, вяло, нудно.
Иногда я ловлю себя на мысли и недоумеваю: почему ты не вгрызаешься в меня из любопытства, из той свойственной человеку любознательности, которая есть у всех, вроде родинки. Видела часовщика в конторке, который орудуя отточенным инструментиком, моментально препарирует металлического пациента Тик-Така? Еще у него имеется такая пузатая лупа, в которой неестественный глаз расширен, будто вспучен. Я всегда норовлю распотрошить то, что привлекает. Какая-то мания. Ты же бездействуешь. Ты не любишь лягушек, с отвращением относишься к анатомическим откровениям, вид крови пугает тебя – у тебя кружится голова. Я понимаю.
Какие гадости! Опять гадости. Дразню, мучаю. А знаешь отчего? Нет, не скажу пока, не сумею. Прошу тебя, Зойка, выбрось эту галиматью за борт, как швыряет моряк, старый моряк, нет – просоленный брызгами моряк, нет – продубленный ветрами моряк, опять нет – уставший моряк… Просто сожги в урне, порви на тысячу кусочков или, уж совсем прозаично: опусти в стоящее под раковиной на кухне