Иошаат молча склонил голову, хотя имя это ему ничего не говорило. Только равви Менахем часто-часто закивал, смиренно прижав руки к груди.
Кто же не знает Ганана бен-Шета, члена Санхедрина, одного из вероятных преемников Иоазара бен-Боэта, Первосвященника Израиля!
– А это – Рувим, один из советников Архелая, – так же отрывисто, играя нервным, поминутно меняющимся подвижным лицом, продолжил Гаиафа, подняв тонкую, породисто-вялую руку в сторону второго гостя. Рувим, обрюзгший, высокомерный, в цветастом сирийском одеянии, слегка качнул головой, только обозначив приветствие, и неожиданно тонким, богатым оттенками голосом пропел:
– Мир тебе, Иошаат!
Равви Менахем еще торопливее закивал головой, а Иошаат, пребывая в непонятном оцепенении, так же склонил голову, машинально ответив:
– Мир и вам, гости мои.
Смущение и стыд испытывал он, видя, с какой плохо скрытой брезгливостью оглядывают гости маленькую комнату и нехитрый ее скарб: ложе в углу, деревянные скамьи, кувшин, выщербленные чаши, остатки утренней трапезы на столе. Но все пересиливало едва зародившееся, смутное ощущение тревоги, которая охватывает простого человека в присутствии людей, облеченных властью. Он вспомнил песенку, которую часто слышал на рынке от униженных жизнью нищих:
Горе мне от рода Боэта, горе от их копий!
Горе мне от рода Кантара, горе от их перьев!
Горе мне от рода Ганана, горе от их шипенья!23
Горе! Что там еще пели нищие?
Иошаат никак не мог вспомнить. Отрывистый, точно лающий голос Гаиафы вернул его к действительности:
– Из хорошего ли рода происходишь ты, Иошаат, и достоин ли ты его славы?
– Я – Иошаат бен-Иаков, из рода Давида-псалмопевца.
– Спроси любого мастерового или пастуха от Дана до Вирсавии, и услышишь, что он происходит из рода Давидова, – сказал Гаиафа, обращаясь к Рувиму.
Рувим тонко улыбнулся в ответ:
– Значит, он не только пел псалмы!
– Хорошо, Иошаат бен-Иаков из рода Давидова, – Гаиафа снова остро глянул на Иошаата, – ты, без сомнения, праведный человек, исполняешь все предписания Торы и веришь в Завет Израилю.
– Я могу подтвердить это, уважаемый Гаиафа, – подал голос равви Менахем, – ибо не далее как сегодня утром я исполнил обряд обрезания по закону Моисееву над родившимся неделю назад младенцем его и нарек его Мануилом.
Гаиафа выслушал равви Менахема, картинно изогнув бровь, и снова обратился к Иошаату:
– Не об этом ли младенце на руках жены твоей идет речь?
– Да, – сказал Иошаат, чувствуя, как внезапно заколотилось его сердце.
Я не боюсь за себя, – я боюсь за Мануила.
– Но ты не разбирал крышу дома своего при его рождении, – усмехнулся Гаиафа.
– Дом мой – в Назире, – растерялся Иошаат.
Гаиафа