Бабушка не стала юристом уже потому, что все идущее от государства ей претило, как неисконное и неверное. Именно от его настойчивой и недоброй силы она умело отстаивала пространство частной жизни, где собиралась существовать до конца дней. В своей житейской мудрости, Бабушка провидела победу быта над державностью. Не внушен ли был Бабушкой образ вечности, который мне мерещился в обрамлении привычных вещей, как не знающее конца пребывание в нашей старой квартире на площади то ль названной моим именем, то ль меня по ней назвали? Не самый тягостный вариант вечности.
Решительная и смелая, гроза беспощадных местных хулиганов, моя Бабушка привыкла пугаться всего государственного, точней относиться с опаской. Боялась домуправа. Но это была не трусость: в двадцатые годы они с Дедом, рискуя жизнью, скрывали от чекистов писателя Петра Ширяева. Увы, не спасли. Сейчас переведу дыхание, и еще раз восхищусь бабушкиным умением повелевать бытом.
В том был артистизм. Быт как-то сам по себе выстраивался и устраивался в ее присутствии. Где бы она не поселялась, сразу являлись поставщики съестного. В голодные годы, к примеру, в эвакуации, где пища была жизнью или смертью, она подкармливала писателей и художников. Ее уважали, и не только, как поставщицу пищи. В безбытной и жутковатой жизни она казалась бастионом постоянства, оплотом, пусть не возвышенных, но тоже вечных истин и здравого смысла. У нее просили практических советов на все случаи, и она редко ошибалась.
Но, повторяю, Бабушка не была одномерна. И действительно ль так уж трезва в жизни? Ведь была и фантазерка. Отрицала вышнее, повторяла, думаю, искренне: «Развейте мой пепел по ветру». Притом с горизонталью своей жизни играла вполне вольно. Эмоционально богатые факты не выстраивались в спокойный, пригнанный ряд. Как-то спорили друг с другом, не хотели совпадать, возможно, от необходимости быть оправданными или осужденными. Как говорилось, нравственным отмером для Бабушки были не небеса, а почва, не будущее, а прошлое – небольшой городок на реке Березине. Для меня ж в детстве вечностью было настоящее, и семейные роли казались навсегда распределенными. Пойди поверь, что Бабушка вовсе не родилась бабушкой, а была когда-то ребенком, а потом девушкой, и наверно прелестной. Недаром ведь ее так трепетно любил Дед. Нет, конечно она когда-то была другой, но, возможно, практичность и здравый смысл, пусть и приправленные фантазией, довольно рано смирили ее страсти. И бабушкина жизнь всего только веточка в полновесной кроне упущенного, но она не жалела об ушедшем. Нет, неправда, жалела, но о мелочах, о деталях. Никогда не подвергала сомнению правильность