Волосы у него были светло-русые, почти пшеничные, отливавшие золотом под солнцем. Иногда они слегка падали на лоб, когда он входил в класс после тренировки, ещё влажный от душа, с рюкзаком через плечо. Глаза – серые, такие, которые меняли цвет в зависимости от света: то казались холодными, как металл, то тёплыми, как дым в домашнем камине. Это делало его непредсказуемым – ты никогда не мог быть уверен, кто сейчас с тобой говорит: хладнокровный лидер или тот самый мальчик, который всё ещё верит в чудеса.
Но больше всего в нём цепляла улыбка.
Не просто красивая – а искренняя, немного дерзкая, складывалось впечатление, что он сам не верил до конца в свою популярность, но всё равно играл эту роль с удовольствием. Она разряжала воздух, снимала напряжение, могла заставить смеяться даже самого серьёзного учителя. Учителя, конечно, прятали улыбки, а девочки – вздохи. Илан не стремился быть идеальным, но получалось именно так.
Он был харизматичным, но не пустым. За его внешностью атлета скрывался человек, который читал книги про войну, любил кататься на велосипеде по лесным тропам и иногда просто сидел у реки с гитарой, которую никто в школе даже не видел. Он умел быть лидером, но ещё лучше умел слушать, если видел, что кому-то нужно быть услышанным. Иногда он говорил мало, но именно это делало его внимательным. Он слушал не только слова, но и то, что оставалось между ними.
И хотя весь город считал его «идеальным парнем» – высоким, сильным, успешным, – в его глазах порой проскальзывали такие тени, что он задавался вопросом:
– А кто я, если снять форму? Если перестать быть тем, кем все меня считают?
Но это пока оставалось только его секретом.
Тем самым, который нельзя произносить вслух, чтобы не разрушить ту картину, которую создал вокруг него мир.
Дом Илана находился на окраине города, чуть выше уровня дороги, там, где ветер дул севернее и холоднее, будто специально искал путь внутрь, чтобы напомнить тем, кто жил здесь, что тепло – вещь временная. Это был старый одноэтажный дом, покрытый деревянной обшивкой, которая давно нуждалась в ремонте: щели между досками зияли молчаливыми ранами, а краска, когда-то тёмно-серая, теперь выцвела до почти белого цвета, подобно как время стирало даже воспоминания о том, какой он был раньше. Всё вокруг говорило о времени – потрескавшаяся краска, качели, скрипевшие на ветру, будто они тоже пытались заговорить, только никто не слушал.
Внутри было тихо.
Слишком тихо для восемнадцатилетнего парня.
Не было музыки, не было голосов, не было даже случайного шума, который мог бы разорвать эту плотную тишину. Только пол поскрипывал под ногами. Казалось, дом держал в себе всё, что не успели сказать вслух – мысли, слова, крики, которые остались внутри. На кухне стоял запах кофе и сигарет – не резкий, не неприятный, а такой, который остаётся после долгой ночи без сна. Отец уже ушёл – работал механиком в гараже, иногда подрабатывал водителем грузовика. У них была странная связь: они жили вместе, но