– «Святой Михаил, внемли…»
– «Прости им, ибо не ведают…»
– «Мать… Мать…»
Звук кольчуг становился языком флориантов. Они распускались на полях пергамента цветами с лепестками, похожими на кольца доспехов, а их сердцевины источали гул, будто ветер гулял по брошенным латникам. В этих звуках не было славы. Только тяжесть – железа, греха, обещаний, которые не успели выполнить.
Средневековые летописцы называли это «пением стали». Когда отряды сталкивались в схватке, звон кольчуг достигал монастырских стен, и монахи крестились, зная: каждый удар – это либо «Аллилуйя», либо предсмертный стон. Настоятель же слышал в этом музыку **противоречия**: колокол зовёт к молитве, а кольчуга – к убийству. И где грань? В звоне. В том, как он ломается, когда рыцарь падает на колени, и кольца его доспехов, ударяясь о камни, высекают последний аккорд – короткий, как вздох. Теперь, спустя века, флорианты воспроизводили эти звуки. Открываешь книгу – и воздух наполняется гулом, будто где-то рядом марширует призрачный полк. Кольчуги звенели тише, но отчаяннее: – Звяк… – Это юноша, впервые надевший доспехи отца. – Ш-ш-ш… – Это старый воин, чьи кольца поросли ржавчиной, как сединой. – Лязг… – Это смерть, сорвавшая с рыцаря доспехи, чтобы выковать из них новые колокола. Настоятель закрывал глаза, и звуки обретали форму. Он видел поле, где колокольный звон кольчуг смешивался с воплями, а флорианты росли прямо из ран, как маки. Их лепестки дрожали, повторяя ритм битвы, и в каждом – отражение лица: одни с оскалом, другие с молитвой, третьи с немым вопросом. «Звук – это душа металла», – писал какой-то забытый кузнец на полях псалтыря. Кольчуги помнили всё: страх первого боя, ярость удара, покорность последнего вздоха. И флорианты, как старательные переписчики, сохраняли эту память. Не буквами, а дрожью – той, что пробегает по спине, когда трогаешь холодную сталь, зная, что она когда-то была частью живого человека.
А в тишине библиотеки, когда свеча догорала, звон кольчуг становился шепотом. Словно павшие просили: – Не превращай нас в миф. Мы не хотели быть колоколами. Мы хотели жить.
Но флорианты цвели, как и прежде. Их лепестки-кольца звенели на ветру времени, напоминая: даже в хаосе битвы есть своя