– Да… – сказать про юкату я не успела, мама её уже заметила.
– Мине, это твоё? – убираю с лица мокрые волосы и кратко киваю в знак согласия. Снова хмурю брови от зуда на левом ухе.
– Не припомню чтобы мы покупали тебе хакама, их носят настоятельницы храма и… о великая Аматэрасу, – мама импульсивно стала рассматривать мои руки, спину и плечи. Хмурю брови, ощущая неприязнь от неловкости ситуации и небрежных касаний матери.
Я касаюсь кончиком носа горячей воды, когда мама опускает мою голову вниз, рассматривая меня, словно я пораженная кэгарэ. Затем мне снова поднимают голову, и я шикаю на боль в шее от внезапного движения в суставах.
Мама обхватывает моё лицо руками, осматривает испуганным, полным отчаянья взглядом. Морщинки на лице ещё выраженные от того, что она хмурит брови. На её глазах подступали слёзы, а губы подрагивали мелкой дрожью. Я искренне не понимала столь бурной реакции, ведь ничего мистического не произошло.
С минуту мы смотрим друг другу в глаза, а потом она задаёт мне вопрос:
– Скажи, Мине, у тебя что-нибудь болит? – капля стекает по моему лбу и я, подняв руку, убираю её, заправляя мокрую прядь за левое ухо под взором матери.
– Нет, матушка, ничего не произошло, – вижу, как её лицо бледнеет, и она оседает на пол, а потом кричит на весь дом. – матушка! – выскальзываю из бочки, прикрывшись полотенцем. Падаю на колени рядом и пытаюсь сообразить, что делать и какую помощь нужно оказать.
На крик собирается всё семейство, и я чувствую свою вину за это. Отец выносит маму из комнаты, а братья велели мне собраться самостоятельно и ждать. Сидеть в ожидании перед бамбуковой дверью с росписями журавлей оказалось трудным. Я одновременно переживала за матушку и боялась наказания.
До пяти лет мои родители облагораживали меня так, что я чувствовала себя дочерью не обычной крепостной, а дочерью Ками. После пяти лет, родители будто резко абстрагировались от меня. Мне перестали потакать, перестали меня жалеть, если я ударилась. Постоянно повторяли: «Ты уже взрослая, не показывай свою слабость».
Обычно меня наказывали на две недели, со мной никто не разговаривал и не готовил на меня порцию удона или рамэна.
После этого я очень ужасно себя чувствовала, и часто плакала по ночам. Но когда наказание заканчивалось всё снова становилось нормально. Мне приветливо улыбались, мыли мне голову и просили помочь с уборкой или готовкой.
За дверью спальни послышался голос мамы, она разговаривала подавленным голосом, а отец наоборот был взволнован и его тень просвечивала через бумагу на сёдзи. Он жестикулировал руками и ходил из стороны в сторону, благодаря Аматэрасу, что за мной придут. За мной придут… За мной придут!
От нетерпения кусаю губу и поправляю волосы. Хочется поскорее обсудить это с матушкой, даже наказание не так уж и страшно, потому что меня могут забрать в этот момент. И я смогу общаться с моим хранителем постоянно.
Услышав своё имя, я поднимаюсь