– «Так ты ви-идел?!» – протяжно и восторженно сказала Бэлли.
«Духи природы говорили, что мы можем делиться своей памятью через лепестки, но ранее мне это не удавалось.
…А что не так с моими воспоминаниями? Там так много тепла и любви…» – возвращаясь в свои мысли, умилительно мелодично заговорила Бэлли.
– «Там сплошная фальшь и иллюзия», – резко прервал ее Морн.
– «Нет же. Это все правда!» – твердо ответила Бэлли.
– «Правда?! Не рассказывай мне о правде. Ты и понятия не имеешь о том, каков мир на самом деле!» – ожесточив черные точки, рявкнул Морн, и тени поддерживающе зашевелили его локоны.
«Ты восторгаешься детьми, бегающими по полям, как будто они – воплощение чистоты и радости. Но ты не видишь, что скрывается за их улыбками, не знаешь, как они могут быть жестоки».
Бэлли слегка наклонила стебелёк, её свет стал чуть тусклее:
– «Я вижу их радость, их смех. Разве это не прекрасно?»
Морн сухо и театрально засмеялся, но голос его при этом звучал горько:
– «Прекрасно?! Вот тебе другая история про мальчика, который так же бежал по полю, но только совсем не за бабочками, а во имя спасения. Он бежал босой и избитый, держась за раненое колено, надеясь, что в этот раз ему удастся найти убежище среди вашей зелени. И что же вы, самохвальные зеленые отростки, сделали? Вы продолжали молчаливо смотреть на закатное солнце, равнодушно не обращая внимания на его слезы, страх и безнадежность. И даже когда его поймали и ваши листья окрапились красным, вы продолжали делать вид, что его там нет, лицемерно распуская блевотные сладкие ароматы и играя с лучиками солнца.
Предположу, что у тебя нет такой «памяти» из всех твоих цветений, верно? Ни у кого из вас нет! И почему же, скажи мне, заблудший светящийся сорняк?» – процедил он.
«Не потому ли, что об этом не сложишь очередную слащавую, покрытую коростой лжи историю? Вы все слепы и омерзительны!», – отдернув голову, заключил Морн.
Сердцевина Бэлли стучала так громко, что некоторые слова заглушались гулким «бух-бух-бух» внутри нее.
А тени, заметив ее растерянность, медленно стали расползаться по неоднократно порванной и залатанной рубахе Морна.
– «Молчишь?» – прошипел он.
«Неужели очарована моим рассказом? Может, даже предоставишь ему место в своих воспоминаниях? По дрожащему свечению вокруг тебя посмею предположить, что нет», – продолжал Морн, и раскаленные угольки его глаз с каждым выпаленным словом все больше погружались в темноту.
«А твой священник…» – Морн замер на мгновение и его голос стал тише.».. Он никто иной, как трус. У него просто не хватило смелости бороться со злом, поэтому он молчаливо и смиренно принял его в свои объятия. Ты считаешь, что он