Достав мобильный телефон, он хотел позвонить домой жене. Телефон выскользнул из рук и нырнул в снег. Так и стоял он, вытянувшись в струнку, упираясь руками в инопланетный механизм.
– О, а кто это тут такой, – услышал Семён голос. – Ты, что ли Гутенморген? Народ в клубе веселится, а ты тут какой-то тазик лобызаешь, – сказала Нюрка, которая шла на утреннюю дойку, – И по что ты, цалюешь её?
Семён хотел что-то сказать, но лишь промычал, топая своими валенками на одном месте.
– Во, как тебя милок, пробрало- то! Это ж надо – как?!
Нюрка подошла поближе и запалив зажигалку, стала рассматривать посиневшие губы Семёна, которые в тот момент уже покрылись инеем.
– О, как табе, лихо! Ты, не боись Сеня, я сейчас принесу кипяточку, и мы в твои лизуны отпарим!
Нюрка ушла. Семён сжался весь в комок, ожидая её возвращения. Ему было настолько больно и обидно за себя, за свою дурь, что он, не скрывая чувств, заплакал. Ему в тот миг хотелось выть по- волчьи, но проклятая железка держала мертвой хваткой. Долго ли, коротко ли, но Нюрка пришла в тот самый момент, когда Семён почти распрощался со своей жизнью, потеряв надежду на спасение.
– Что родимый- стоишь? А куда ты на хрен с подводной лодки денешься – то? Вон, как рожа припаялась – хрен отодрать! Сейчас я, касатик, водичкой теплой полью, и ты отойдешь, соколик!
Нюрка из чайника стала лить воду в то место, где крепились губы Семёна с инопланетным «звездолетом». Он почувствовал, как теплая вода коснулась его «ротовых конечностей». Это нежное, словно материнское прикосновение живительной влаги, вселило в него потерянную надежду на жизнь. Рот Семёна Гутенморгена под действием теплой воды, постепенно отошел. Семён отлип. Не удержав равновесие, он завалился задом в снег. Его губы, распухли и напоминали в тот миг, два огромных украинских вареника с вишней. Он хотел Нюрке что-то сказать, но вместо звука своего голоса, он услышал странные звуки. Звуки эти напоминали бьющийся об воду рыбий хвост. Его обмороженные и вытянутые губы странно прыгали перед ртом, и от них исходил не звук – это было какое- то ранее неведанное ему губоплескание.
– О, милок, как твои вареники занемели! Ты Семён, теперь похож на самого Поля Робсона! Тот тоже был на весть мир знаменитый губошлеп! Может и ты, апосля таких стрессов, станешь знаменитым, как сам Поль? Может, в нашем деревенском хоре будешь петь? Ты же мужик видный, и красив – до безобразия, – сказала доярка. – Губы у тебя Сеня, похожи на станок для лобызания баб! Ты ж таперь своими грибами, всех девок деревенских зацелюешь до смерти, – сказала доярка и рассмеялась.
Семён осторожно трогал пальцами рот и удивлялся своему слабоумию. Раз от разу, он что-то старался сказать Нюрке, но губы не слушались его. Они болтались, и ими невозможно было управлять. Губы издавали такое шлепанье, что Гутенморген засмеялся сам. Сейчас ему было просто смешно. Рот не хотел слушаться, будто это был не его любимый рот. Он был – словно