Рассвет разлил по земле голубой туман и влагу. Взглянув на свои руки с грязными полукружьями ногтей, Роман самому себе напомнил холодный труп, разве что по-прежнему дышал, пусть и хрипло. Он поднял с земли потертый ошейник, который не решился закопать вместе с телом. Пустыми глазами поглядел на свежую могилку. Роман дрожал, но не замечал холода. Он ничего не замечал. Запустив пальцы в засаленные на затылке волосы, Роман поморщился и заставил себя вернуться в дом.
Он провозился дольше, чем предполагал. Ему едва хватило времени принять душ, сменить одежду и сделать несколько глотков неприятного кофе. Привычный строгий костюм-тройка, галстук – сегодня темно-синий, привычный запах туалетной воды – не слишком навязчивый, но ощутимый. Привычный уставший взгляд, который уже вряд ли кого-то удивит.
Ядовитый свет дневных ламп неприятно обжигал глаза. Роман любил раннее утро, но сегодня ему пришлось предстать перед коллегами несобранным, как будто уязвимым, и это нервировало его.
– Доброе утро, босс! Сегодня прибудет судья по делу тех психов, Марчеков. Отправить его прямиком к вам, или пусть сначала переговорит с консультантом по делу? – Грэг Мортен словно материализовался из воздуха в дверном проеме. Эта способность хоть и приносила временами пользу, но невероятно раздражала Романа. Как и сам секретарь, втиснутый в слишком узкий для него пиджак, зеленоватый джемпер и галстук цвета запекшейся крови.
– Судья Ноа Фальк?
– Я думал, вы в курсе… – Грэг замялся и бросился изучать папку в своих руках с нездоровым интересом. – В последний момент дело отдали Форсбергу.
Внешне Романа мог выдать лишь резкий вдох, и только. Однако Грэг не зря прятал глаза. Ни для кого в конторе не было секретом, как люто Роман ненавидит судью Форсберга, и что Форсберг сделает все, лишь бы до последнего оттянуть встречу тет-а-тет с ним.
– Отправь к консультанту. Если останутся вопросы, он знает, где меня найти.
По пути в кабинет Роман надеялся, что больше никто из коллег в данную минуту не спешит сообщить ему очередную «приятную» новость. В лифте между пятым и шестым этажами стены пошли ходуном. Он прижал к вискам прохладные пальцы, привычно зажмурившись. Порывшись в сумке, поспешно вытряхнул из флакона две таблетки и проглотил их как раз перед тем, как двери с тихим щелчком разъехались, впустив его в привычный пустой коридор. Таблетки царапнули горло, и Роман хмыкнул, размышляя, должно ли его радовать то, что это ощущение стало непривычным, или ему следовало огорчиться, что оно снова присутствует.
Кто-то зажег свет в его кабинете.
– Теодора?
В холодном утреннем свете тонкие руки выглядели фарфоровыми. Хотя Роман тут же отмел это сравнение. Сила, заключенная в обманчиво хрупких запястьях и пальцах, никогда не будет иметь ничего общего с ломкой обожженной глиной. Теодора Холл с готовностью обернулась на голос, но приветливая улыбка растаяла так же быстро, как ночной иней на стекле с восходом солнца.
– Здравствуй! Я хотела поговорить с тобой о деле Марчеков, надеюсь, ничего, что решила подождать здесь?
– Ты можешь заходить в любое время.
Серьезные, слегка растерянные карие глаза неотрывно следили за ним. Роман уже знал, какой вопрос она задаст следующим.
– Что-то случилось?
Он заставил себя сосредоточиться. Этого разговора не избежать, если только не выставить Теодору за дверь прямо сейчас. Роман снял очки, положил их на рабочий стол не глядя и тяжело оперся на него.
– Твоя проницательность никогда не перестанет меня удивлять, – сказал он, добавив про себя, что и в покое она его никогда не оставит.
– Значит, пять лет обучения на психологическом факультете и бессчетные годы практики не прошли даром.
– Не представляю тебя в другой профессии.
– Роман?
– Кай умер. Сердечный приступ.
Слова прозвучали ровно, но отняли у него последние силы. Произнести их оказалось равноценным тому, чтобы признать неоспоримую действительность.
– О нет! Ужасно, что это произошло так внезапно… Мне очень, очень жаль.
Оказавшись рядом, она заключила Романа в объятия. Вернее, попыталась это сделать. Он словно в ступоре остался стоять, не пошевелившись, и Теодора, смутившись своего порыва, отступила и неловко скрестила руки.
– Он мог прожить еще не один год, если бы не больное сердце.
– Знаю, как сильно ты любил его. – Голос Теодоры звучал глухо то ли из-за горького сочувствия в нем, то ли таким он долетал до Романа из-за плотной стены скорби.
Скорбь. Наверно, только психи могут найти в ней нечто интригующее, утешающее. Психи и законченные