Григ стоял неподвижно, с упрямым выражением лица, на котором то давнее юношеское бунтарство оставило неизгладимый след, и терпеливо ожидал окончания дурацкого представления, а еще он ждал, когда мои руки освободятся, чтобы обнять и его тоже.
Я поднялась и обняла.
Как никогда раньше.
Почти задушила.
Можно было подумать, что со дня моего отъезда прошло столетие. Я опять изо всех сил сжала Грига, таким он мне показался удрученным, печальным, каким-то перегоревшим, да, перегоревшим, сгорбленным, хрупким, я все обнимала и обнимала его и внезапно вспомнила, как в детстве стиснула в руках несколько щенков одного помета и сжимала их, едва не придушив, но Григу хотелось думать, что у нас одна жизнь, общая, единая непрерывная линия от нашей с ним встречи и, наверное, до смерти, та самая жизнь, в которой я душила его в объятиях, но ему это, кажется, нравилось, жизнь, в которой он меня третировал, высмеивал, но мне это нравилось, и я сжала его еще сильнее.
– Вовремя ты приехала, – повторил Григ, ничего еще не зная. И тогда я рассказала ему о сообщении на смартфон Морианны, о последнем поезде, на который мне удалось сесть. И Григ сказал: – Да, похоже, добром это не кончится. И, отступив на шаг, с тревогой стал меня рассматривать: – У тебя глаза блестят, как будто ты выпила. Осторожнее давай. Ты все-таки слабеешь.
Мы слабели оба. Это было очевидно. Странные старики, давшие приют ребенку. Старичье. Мне нравится это слово, старичье, оно хорошо передает смятение ребенка, а мы все-таки так и остались детьми.
И тогда я спросила Грига: – Скажи, а собака когда вернулась? – Минуты за две до тебя. Наверное, ждала. Я тоже. Ты что-то не торопилась.
Йес, угомонившись, наконец переводила глаза с Грига на меня, следя за разговором из-под завесы длинных серых, болтающихся на ветру прядей. Возле дома всегда было ветрено.
– Мы выбираем собак, похожих на нас, – сказал Григ, перехватив мой взгляд, и я не поняла, серьезно он или шутил.
Застыв в позе сфинкса, вытянув вперед лохматые, толстые, сильные лапы, Йес следила за нами всем своим телом: горящими глазами, настороженными ушами, маленьким черным вздернутым носом, кончиком розового языка, всеми своими упругими мышцами, готовыми сжаться и распрямиться по первому сигналу. Никакого раболепства. Чуткое и бдительное внимание. А в глазах эдакая чертовщинка, как у ребенка-сорванца. Мол, где наша не пропадала? И при этом очень веселая. Нет, правда, веселая. Немножко Гарольд. А я тогда Мод[29]. Отныне мы сообщники. Овчарка, повторил Григ. Этакий сгусток энергии.
Луг, еще покрытый хрупкими васильками, сиреневыми мальвами и последними ромашками, ожившими под вчерашним дождем, шелестел, волновался, переливался разноцветьем.
Йес наблюдала за мной.