– К-какой?
– Жирный, Савка. Жирный…
Я задумался, как объяснить мальчишке. Тени… кем бы они ни были, опасны для простых людей. Стало быть, Охотник, эти тени истребляющий, будет человеком обществу нужным. А раз так, то и впишется в это общество куда легче, чем незаконнорожденный слепой мальчишка.
– Ты не понимаешь… – Савка затряс головой. – Они убьют… как только поймут, что я… что я их вижу, они придут за мной… придут…
– Не придут, – произнёс я со всей возможной убеждённостью. – Ты же сам слышал, что увидеть их не так просто. И Евдокия вон сказала, что время ещё есть.
Но я ошибся.
Времени у нас не было.
В тот вечер мы изрядно подзадержались. Пока я Савку во вменяемое состояние привёл. Пока отсиделись, чтоб ненароком на глаза кому не попасться. Пока пробежку завершили и занятия. Пока назад добрались. И наткнулись на запертую дверь.
Вот же ж.
Савка снова пришёл в ужас. Я же, вымещая раздражение, дверь эту пнул, сколько было силы, заодно уж прикидывая, где ночевать – в коровнике или на конюшне. Но, благо, не пришлось. Открыли.
Мрачный Фёдор, широко позёвывая, буркнул:
– Где шляешься? Завтра вон доложусь и всыпет тебе наша княгинюшка по первое… иди вон. Не перебуди…
Мы и пошли, благо недалеко.
Дортуар, в котором стояла Савкина койка, был первым от лестницы. И сама койка находилась почти у двери. А потому Савка, скинув ботинки, на цыпочках проскользнул в эту самую дверь. Разделся и нырнул под тонкое одеяльце.
Остальные спали.
Здесь вообще засыпали быстро. Ну да за учёбой и работой так уматывались, что сил на иное уже не оставалось. Вот и Савка глаза закрыл, готовый отключиться.
Не вышло.
Прохладно.
Это мы оба отметили. И я ещё подумал, что вроде бы как лето на дворе, а уже вон прохладно. В старых домах всегда так. Камень хранит свой холод. И если летом эта прохлада скорее приятна, то к осени всё изменится. А до осени немного осталось.
Дотяну ли?
Савка, унимая дрожь, вытянулся в кровати. Лёг на спину. Замер. И осторожно, стараясь лишний раз не ворочаться, чтоб не разбудить кого, перевернулся на бок. Панцирные сетки имели обыкновение безбожно скрипеть и постанывать. Не в этот раз.
Как-то вот…
Звуки исчезли. То есть сетка растягивалась под тяжестью тела, а звуки исчезли. И холод сделался более отчётливым.
И в целом что-то изменилось.
Рядом.
И что бы это ни было, оно представляло опасность.
– Вставай, – я сдёрнул Савку, который уже вознамерился уснуть. – Подъём, подъём. На том свете отоспишься. Так, тихонько… не делай резких движений. Просто открой глаза. Не отрывая голову от подушки.
Скрип.
Протяжный скрип открывающегося окна. И шипение, раздражённое такое, на самой грани слышимости. А может, и за гранью, потому что не раз и не два я убеждался, что Савкин слух куда острее обычного человеческого.
Дыхание сбивается.
– Тихо, – шепчу я. Вот никто-то до сих пор меня не слышал, а всё одно