Что мы знали о нем? Что хотели узнать? Мы собирали информацию по крупицам, словно снимали чешуйки отмершей кожи с тела необъятного монстра, всматривались в телескопы, посылали сигналы… но что, если тьма почувствовала нас, увидела нас, услышала нас?
Что, если на мгновение, бесконечно малое земное мгновение, угольная бездна приблизилась к станции и приникла лицом к иллюминатору? Что, если она заглянула в тех, кто был тогда на «Мире», и осталась в них едкой плесенью?
Что, если Безяев и Луцкий никуда не улетали? (Кто тогда сел в транспортник вместо них? Кто? Она? Пыльца ее взгляда?)
Что, если они улетели, но пустота запомнила их? Но как же тогда другие… все эти люди, которых я вижу на борту? Кто они? Как она увидела их? Или в одном человеке можно рассмотреть всех остальных?
Что, если теперь она смотрит на меня их глазами? Что, если я…
????
Утром я видел Настю. В бытовом отсеке. С молотком. С тем самым молотком, которым Володя убил командира. Прежде чем скрыться за углом и исчезнуть, она обернулась. Лицо моей жены – призрака, галлюцинации – покрывала пленка из волокнистых грибов…
Мне кажется, что я долго не выдержу. Что предел уже близко… за следующим люком, за круглым стеклом, что прячет Солнце, и Землю, и слепки времен года, которые меняются каждые полтора часа… Еще один шаг, одно слово, одно видение – и в голову хлынет тьма, хаос, безразличие смерти.
Или все это уже было? Уже пройдено?
Я боюсь телефонного сеанса связи с семьей, с Настей. ЦУП давно не организовывал «встреч», ЦУП молчит, но теперь это не кажется предательством… Нам всем надо немного тишины и одиночества, полного одиночества, чтобы отдохнуть, справиться… переждать.
Переждать что?..
Все.
Пускай она забудет о нас, пускай ее глаза (глаз?) закроются…
…
Слезла кожа с пяток… теперь как у младенца… правда, эта плесень, она примеривается и ко мне… салфетки справляются плохо…
Снова отказала система «Воздух».
…
нетнетнетэтогонетничегонет язадыхаюсьвоздухзадыхаюсьэтонеяпочтивсегданеянея спаситенасспаситенасспаситеменяменяменяспасите
…
Вернулся Володя. Скребется в люки, стучится в иллюминаторы.
Я не пущу его. Не хочу. Не могу.
Это не он.
Шлем его (уже не его) скафандра покрыт плесенью, но визор тщательно протерт, и я вижу черные глаза и синюю кожу за ним. Силовая и герметическая оболочка перчаток повреждена, одного пальца нет.
Володя облетает станцию снаружи, но всегда возвращается к иллюминатору бытового отсека. Иногда я прихожу туда, и мы смотрим друг на друга через сверхпрочное кварцевое стекло.
Станция движется по терминатору, от чего кажется, что вечер затянулся, и я барахтаюсь в нем, как насекомое в клею. День-ночь. Это раздражает, уж лучше бы что-то одно – свет или тень. Без разницы.
…
А что,