– А во всем.
Вот примерно так многие из этих кадров и рассуждали. За тем нюансом, что вместо Сталина можно было подставить любую фамилию. По сути, даже не фамилию, а некий маркер, поддержка которого воспринималась как способ опознавания «свой – чужой».
Опасная, дремучая тема.
И с ней предстояло работать…
Из-за чего Фрунзе, идя к трибуне, откровенно нервничал.
Сильно.
Очень сильно.
Свой доклад Михаил Васильевич уже согласовал со Сталиным, которому он понравился. Как и предложение по его использованию для борьбы с Троцким. У него тогда аж усы зашевелились от возбужденного предвкушения.
Но Сталин – это Сталин.
И он никогда не умел выступать перед толпой, зажигая ее и настраивая на нужный лад своим словом. Его сила заключалась в интригах и аппаратных играх. А вот Фрунзе предстояло во время выступления именно что поджечь толпу. Что не выглядело простой задачей. Ведь, кроме серости и безликости, имел место другой немаловажный фактор. Заканчивался 1925 год. А значит, и трех лет не прошло, как молодая советская власть смогла одержать победу в Гражданской войне. Да, бои кое-где еще велись. Но в целом все было уже кончено. И советская общественность находилась в экзальтированно-приподнятом состоянии.
– У нас получилось! Мы смогли!
Особенно ярко и сочно это выглядело в РККА, начальствующий состав которой ходил расфуфыренными королями. И даже мнил себя великими полководцами. Если не Александрами Македонскими, то уж точно Гаями Юлиями Цезарями. А ценность боевого опыта Гражданской войны превозносили до предела, во многом затирая Империалистическую войну. Про чужой опыт и речи не шло. Особенно германский. Ведь немец продул. А значит, и смотреть туда нет смысла…
Кроме того, действовала очень активная, агрессивная и напористая советская пропаганда, стремящаяся навязать оголтелые ура-настроения. Что молодой Союз одним махом семерых побивахом, ежели приспичит. И что надобно наступать, давить буржуазную гадину, которая там, за границей, корчится едва ли не в агонии. Из-за чего неискушенная публика представляла собой толпы «тяжелораненых» людей с вывихом мозга. Особенно это касалось молодежи, которая верила в светлое будущее и коммунизм. Ну тот, что уже завтра объявят…
Иными словами – здравой обстановку назвать у Фрунзе язык не поворачивался. Однако именно в такой среде ему предполагалось пробить лбом стену и донести скорбные мысли до широких масс. Причем сделать это с первого захода. С первой попытки. Ибо второго шанса ему никто не даст.
И вот он шел к трибуне.
Почти как на эшафот.
Шаг.
Другой.
Третий.
А на лице максимальное спокойствие и невозмутимость. Такое, словно бы он и не собирался сейчас устраивать грандиозный переполох в этом засранном курятнике.
Вскользь встретился взглядом с Троцким.
Тот был излишне сосредоточен. Видимо, предвкушал. Он ждал хода Фрунзе. Потому что без конкретики всякая