– Прости государь, что перечу тебе, – заговорил в ответ Мстиславский, – но если не казнить сейчас Воренка прилюдно, то смуты не миновать. Будут и дальше появляться самозванцы и вносить разлад в христианские души. Кроме того, все мы были свидетелями, что оная самозванка Марина имела злодейский умысел отравить тебя. А таковое дело никак спустить не возможно!
– Я тебе больше скажу, князь Федор. Даже если мы его казним, самозванцев нам не избежать. Сам ведь знаешь что истинный царевич Дмитрий еще в детстве погиб. Однако покойника мало того что ухитрились царем выбрать, так еще и снова убили. После чего Марина не постеснялась от дважды покойного царя сына родить. А потому мы сей казнью только грех лишний на душу возьмем, а пользы не будет никакой. Что же до яда, то доподлинно известно, что яд сей латинские монахи, бывшие при Марине, изготовили, и грамоту тайно отравили. Она же обо всем этом не ведала по своей бабьей глупой природе, а сын ее и вовсе к тому причастен быть не может по малолетству.
Мстиславский и прочие бояре выслушали меня со всем вниманием и, порадовавшись про себя, что я не сказал прямо, мол, и выбирали и убивали покойника именно они, согласились со всеми моими доводами. Единственное, в чем они уперлись, это в определении казни Заруцкому. Как ни возражал я против сажания на кол, именно это пришлось испытать атаману. Впрочем, я приказал ОˊКонору дать ему яду.
На другой день в Грановитой палате кремля состоялся первый в мое царствование торжественный прием иноземных послов. Как выяснилось, помимо шведского посланника Георга Брюно, прибыл еще и гонец от короля Речи Посполитой Сигизмунда. Гонец, конечно, не посол, но почему бы и не принять?
Встречу устроили максимально торжественно. Мое величество в полном царском облачении, которое я успел возненавидеть, чинно восседало на троне. Как ни странно, ни державы, ни скипетра в руки мне не дали – видимо, обычая такого еще нет. За спиной моей стояли целых шесть рынд в белых кафтанах и с серебряными топориками. Одним из них, кстати сказать, был юный Миша Романов. Еще перед походом на Коломну я намекнул его дяде Ивану Никитичу, что пора бы молодцу и послужить. Ну а поскольку принадлежал он к старинному московскому боярству, то начинать ему службу менее как московским дворянином и царским рындой было неприлично. Надеюсь, он по юношескому слабосилию мне свой топор на спину не уронит.
Бояре в парадных ферязях и высоких горлатных шапках стояли по краям палаты, в соответствии со своей знатностью. За ними теснились окольничие и дворяне. Два думных дьяка заняли позицию перед троном: один должен будет вести протокол, и уже чинил перья, будто не имел времени сделать это раньше. Второму полагалось переводить речь посла.
Георг Брюно, бывший прежде лишь адъютантом Делагарди, сделал, как видно, блестящую карьеру, после того как привез в Стокгольм весть