Два года назад Бахметьев умер от инфаркта в номере саратовской гостиницы. Смерть наступила ночью, и только утром его обнаружила горничная, пришедшая убирать этаж. Это произошло девятого ноября, в день юбилея Саратовското суворовского училища, «кадетки», как говорил мой друг, – он был одним из тех, кто составил её первый набор и первый выпуск, и, может быть, доброе сердце его, переполненное любовью к друзьям, просто избрало самый подходящий момент, чтобы остановиться, – эту ночь после юбилейной пирушки, когда извлечённые из глубин его воспоминания были основательно проветрены долгой застольной беседой и снова сложены в сокровенных тайниках, и само оно, как стеклянным колпаком, накрыто тишиной гостиничной «одиночки». Когда «фирма» скрестила наши деловые пути, у нас было что вспомнить, – ведь мы росли на одном дворе, не кто иной как я своим авторитетом старшего товарища побудил маленького суворовца прыгнуть с крыши, а потом, навещая, пока срастались кости сломанной ноги, укреплял его дух рассказами о наших марьинорощинских новостях и прочитанных книжках. Добавлю, что я был женат на его кузине, а его собственный неудачный брак обязан своим происхождение некой Диночке Ястребовой, о которой я ещё непременно расскажу, ибо она оставила след в сердце не одного мужчины и странным образом сплела несколько несчастных судеб (будто камфулируя под классический роман мою собственную семейную хронику) за что по праву удостоилась в кругу друзей репутации «роковой женщины».
Теперь нас сопровождает Челентано; что-то он там приговаривает по-своему, выгребая на волнах монотонной, как шум дождя, псевдоитальянской мелодии. Из-за выстроившихся во фронт шестнадцатиэтажных башен-домов, разделённых небольшими зелёными островками и вместе с ними теряющихся вдали, там, где широкая, с шестирядным движением улица поднимается вверх и уходит за горизонт, спадая к тоннелю под кольцевой дорогой, – из-за этого ежеутренне возобновляемого слева по ходу от меня парада (справа дома, наоборот, невысокие, поставленные в ряд вагонами гигантского поезда) выплывает, как солнце из-за лесных стволов, сначала своим лучом-трубой, потом полосатым телом, а вот и во всём величии, главное здание нашей «фирмы». Странно, думаю я, почему всегда на этом месте, когда, казалось бы, глазам открывается панорама величественного, полного жизненных сил предприятия, мои мысли обращаются к умершему другу. Каким-то образом однажды возникшая ассоциация закрепилась и повторяется теперь всякий раз, как я вижу эти застывшие вдоль дороги обелиски-дома: они напоминают мне день торжественных, по военному церемониалу, похорон, центральный зал Никольского крематория и по ту сторону стеклянной стены – почётный караул, освещённый красноватым ноябрьским солнцем. Зацепившись за эту навязчивую картину, память начинает разматывать события в обратном