Еремей неопределенно пожал плечом, а Полушин вновь с вопросом.
– По рублику-то за голову платят? – подмигнул он кату, жестом приглашая того пройти к своей каморке.
– Почему же только по рублику? – вскинул подбородок Чернышев. – Это самое малое если, чаще по три, а бывает и поболее. Тут все от приговоренного зависит: если дрянь человек, то точно, больше рублика не дадут, а если персона знатная, то и три сунуть могут. По-разному выходит. А, если, вот скажем не просто голову срубить, а четвертовать, к примеру, или на кол садить, так тут обязательная прибавка бывает. Вот мне сказывали, что в Москве Афоньке Глотову, за то, что он полюбовника нашей прежней царицы майора Глебова на кол сажал, аж восемь рублей пожаловали. Представляешь?
– Восемь?
– Восемь. Только, конечно, возни там много было Возни и кровищи. Его же стервеца медленно на кол сажали, вот он и дергался из стороны в сторону. Орал и дергался. Крови говорят из него, вытекло море. С колом всегда так, то вроде ничего, а пойдет хлестать, что только держись. Намучался Афонька с майором этим, вот потому и оценен был по заслуге. Восемь рублей – деньги приличные.
– А поделом ему, майору, в смысле, – рубанул рукой крепостной мрак Кузьма. – Это же надо надумать такое – с царской женой связаться. Пусть с бывалошной, но все равно ж с женой. Правильно Петр Алексеевич его на кол посадил, ему же тоже, поди, обидно было. Он жену всё чин по чину в монастырь определил, а тут нашелся ухарь да пошел блудить. Вот ведь люди, какие бывают. Ничего святого для таких нет. Значит восемь рублей, говоришь?
– Точно так – восемь.
– Ой, завидую я вам, – удрученно вздохнул надзиратель. – Всегда есть возможность деньгу хорошую срубить, здесь же мечешься, словно белка в колесе, а прибыток такой, что и сказать кому стыдно. Полушке бываешь рад, как малец прянику. У тебя-то сейчас деньжонок хватает? Или как?
– А кого их сейчас хватает? – махнул рукой Еремей. – Дом хочу каменный построить, чтобы по немецкой моде и чтоб печь с трубой, обязательно. Потому и берегу я каждую копейку. Сам знаешь, как накладно сейчас хорошую избу построить, да только я от своего все равно не отступлюсь. Вот баню достою и за избу новую сразу же возьмусь.
– Добрый дом это хорошо, это самое то, что надо, – согласно кивнул Кузьма и первым переступил порог каморки. – Без хорошего дома достойному человеку никак нельзя. Это ты правильно решил.
А в каморке распоясавшийся Сеня спорил уже с другими солдатами. Солдаты были еще почти трезвы, потому и спор был не слишком жарок.
– Баба бабе рознь, – горячился подьячий подсев почти вплотную к молоденькому караульному, – вот взять нашу и иностранную. Наши все в теле, а вот чтоб про политес какой поговорить или танец на пару станцевать, так их тут нет. Заморские бабы наоборот: зело тощи, но разговорчивы и с веселость в глазах. Знал я одну с немецкой слободы. Тощая, как церковная крыса, ржет как лошадь, да и пьет тоже, но танец какой замысловатый