Я вытащила из укромного места шкатулку, которую прятала от матери, в небольшой нише в полу и отсчитала положенную сумму денег. Осталось чуть меньше половины.
Громко хлопнув крышку шкатулки, я вышла из дома, больше не сказав ни слова.
Ехала молча, кипя от гнева и кусала губы, пока не доехала до отделения правопорядка столицы.
Он представлял собой здание из стекла, бетона и зеркал, подсвеченное малиново-голубым освещением. Это освещение, явно было чародейской защитой, на случай нападения или желания кого-нибудь сбежать.
Зайдя внутрь, я приложила наручный идентификатор к дисплею, который сразу же отобразил мои личные данные.
Андроид проводил меня в сторону кабинок с оплатами, после того как я сообщила, что пришла за Изабеллой Тревиль.
Информация о ней была сразу же проверена и передана в нужный отдел, где трудились такие же андроиды.
Отдав деньги, мне вручили талон.
На самом деле, я надеялась, что смогу поговорить с ведущим дело комиссаром, но отделы мелких преступлений автоматизировали так, что разговаривать я могла только с машинами, запрограммированными на определенные действия и ответы.
Подойдя к другому андроиду и отдав талон, я стала ожидать мать в специально-отведенном закутке.
Осев на неудобном металлическом стуле, я вдруг осознала, что жутко устала, не только физически, но и морально.
Пока сновали андроиды из стороны в сторону, выполняя отработанную до мелочей работу, я теребила ремешок идентификатора, вымученно подсчитывая оставшиеся суммы на электронном счету.
Наконец, моя драгоценная мать появилась в поле моего зрения. Женщина, покачиваясь тащила за собой тяжелый протез, оглядываясь по сторонам, пока не увидела меня.
Ее взгляд выдал в ней, не только раздражение с испугом, но еще и сожаление. На последнее, я не собиралась обращать внимание, так как страшно злилась. При этом, внешний вид женщины, заставил мое сердце сжаться от массы сожалений. Мне было больно наблюдать, как мой самый близкий человек медленно катиться в пропасть.
Мы вышли молча. Я помогла ей, придерживая за локоть дотащиться до летокара.
Летающий агрегат быстро завелся, и я медленно покатила по улице, за несколькими другими летокарами.
Изабелла была трезва. Видно, успела отойти от разгульного поведения, случившегося накануне. Ее длинные пальцы слегка подрагивали, и я вдруг подумала, что когда-то они были утонченно-красивы, без вен и пигментных пятен.
– Знаю, что ты думаешь, – начала бессмысленный разговор мать. От нее пахло вайни и грязной одеждой, пропитавшейся потом не только ее, но и тех, кто сидел с ней в камере. Я приоткрыла окно летокара, впуская внутрь воздух магистралей.
– Не знаешь, – мой сухой ответ, был лаконичен и прост и только бы идиот не понял, что в нем грохочут октавы убийственного сарказма.
– Я подвела, дочка. Что мне сделать, чтобы ты меня простила?
Голос матери слегка подрагивал. Она покосилась на мой ледяной профиль, слегка поморщившись.
– Не уверена,