Пригород мира. Егор Александрович Киселев

картона, например, может сказать о школе больше, чем все официальные документы вместе взятые. Хотя это, конечно, не золотой рубль, чтобы им восхищаться». Как бы то ни было, всякую вещь облагораживает человек, и тот же пресловутый кусок картона, вдруг стал радовать глаз, когда был замечен в прелестных женских руках. Павел поднял глаза – это была девушка из параллельного класса. Казалось, они никогда не встречались в школе, хотя было известно, что в их классе старосту переизбрали еще по весне, и в совете ее появления ждали с нетерпением. Но он даже не знал ее имени, хотя сейчас отчаянно пытался его вспомнить. И почему-то было приятно смотреть ей в глаза, и забывалось все остальное.

      – Привет, – сказала она, подойдя к Павлу.

      – Привет, – немного замявшись, ответил он.

      – Павел, – опередила она. – Я знаю. Я – Вера. – Она игриво пожала ему руку.

      Павел почти ничего не помнит, из того, что было на той школе актива. И хотя там было интересно, все его внимание было приковано к Вере, человеку еще незнакомому, но вызывающему какие-то особенные переживания. Эти новые чувства заставляли Павла проявлять инициативу. Он был в центре внимания, был однозначным лидером, задавал темп играм и заданиям, смеялся, шутил, изредка затихая, чтобы украдкой заглянуть Вере в глаза. Их взгляды временами встречались, что смущало Павла, заставляя тихо улыбаться, и Вера улыбалась в ответ.

      Если жизнь человека в основном состоит из каких-либо мероприятий – они станут привычкой, стандартным занятием, не приносящим большой радости. Все, что не обновляется, не растет – рано или поздно покрывается пылью обыденности. Но то, что в этот день блеснуло в душе Павла, было настолько новым, настолько неземным, что породило мысли о вечности, о том, что все обретает свой смысл. Именно в то время Павел начал сомневаться в правильности своих суждений и в правильности рассудочных суждений вообще. Он без особого сопротивления стал верить, что не все в мире можно объять рассудочными построениями, и что такие построения противны жизни, разомкнутой сверхъестественной способностью человеческой души. Впрочем, у этого сильнейшего чувства есть одна замечательная черта, которая стала очевидной для Павла лишь много позже – он был счастлив безо всяких на то причин, и, возможно впервые в его сознательной жизни, у него не было никаких причин для рефлексий, все было совершенно понятно. Было понятно, почему он улыбался, прощаясь с Верой после школы актива, и чему радовался, стоя под теплым осенним дождем без зонта.

      К вечеру небо немного просветлилось. Ветер надорвал полотно облаков, которые теперь окрасились в яркий алый цвет. Я помню, как Павел долго сидел на балконе, курил и смотрел, как на освобождающемся небе высыпают звезды. Два чувства теперь спорили в нем: бесконечная радость нового знакомства и бесконечная тоска по единственному самому нужному человеку. Тогда эти мысли еще не казались тяжелыми, это была легкая печаль