Здесь, на улице Кинг Джордж, и в Рехавии, заселенной выходцами из Германии (которых у нас прозвали йеке), и в богатом греческо-арабском квартале Талбие разлилась в этот час иная тишина, не похожая на тишину субботнего полдня в тесных, запущенных переулочках ортодоксальных евреев-ашкеназов. Иная тишина, подстрекающая, раздражающая, скрывающая в себе некую тайну, нависала над улицей Кинг Джордж, пустынной в субботу в половине третьего. Это была “заграничная”, и в самом деле “британская” тишина, ибо улица Кинг Джордж – и не только потому, что носила имя английского короля, – представлялась мне в детстве чем-то вроде филиала удивительного города Лондона из кино: здесь тянулись ряды высоких домов, официальные здания, всем своим видом свидетельствующие о почете и богатстве, и в этот стройный ряд единообразных фасадов не врывались убогие дворы, пораженные запустением, как коростой, заросшие хламом и мусором, отделяющие один дом от другого, как в наших кварталах. Здесь, на улице Кинг Джордж, не было обваливающихся балконов и изношенных жалюзи, делающих окна похожими на разверстый беззубый старческий рот. В эти окна нищеты мог заглянуть любой прохожий, и ему открывалось все скудное содержимое дома: латаные-перелатаные покрывала, кричаще-пестрое тряпье, нагромождение сбившейся в тесноте мебели, закопченные сковородки, щербатая глиняная посуда, оббитые эмалированные кастрюли, всевозможные жестяные банки и баночки, тронутые ржавчиной… По обеим сторонам улицы Кинг Джордж тянулся единый фасад – при галстуке, надменный и в то же время скромный. Его двери, карнизы, окна с кружевными шторами – все твердило о богатстве, уважении, превосходных тканях, мягких коврах, изысканной посуде, сдержанных голосах и утонченных манерах.
У входа в дома прикреплены были таблички черного стекла с названиями адвокатских контор, именами врачей, нотариусов,