Бабушка копалась в комоде, а я с остервенением начала перебирать гречку. Во-первых, крупеник – это очень вкусно, особенно в исполнении бабушки. Во-вторых, надоело – в моем возрасте я уже могу сама решать, куда идти и с кем! Поэтому нечего мне тут дружбу свою предлагать. Я на нее не соглашалась. Мне Вички хватает. Так что Юлечка может идти строем башкой о ближайшую стенку.
– О! Смотри! Опять Шульпяков. А чего это он с молоком? Уже двенадцать?
Все-таки он грохнулся. А нечего тут ковбоя из себя изображать. По себе знаю – держать банку молока в руке, когда едешь на велике – это пересчитывать кочки и все равно упасть.
Нет, я не побежала спасать принца. Он больше облился, чем разбился. Шею выворачивал так, словно надеялся, что к нему из окна «скорая помощь» вылетит.
Перед моим носом что-то промелькнуло, и я вздрогнула.
– На-ко, надень.
Бабушка заделалась в спайдермены и научилась мгновенно перемещаться в пространстве. Сейчас она стояла передо мной и протягивала руку. С пальцев на шнурке свисал крестик. Фигурный, небольшой, тускло-серый. Не серебро. Олово, наверное. В одном месте заметно углубление, словно гвоздем ткнули. Или другим чем железным.
– Это твой. Крестильный. Ты родилась, а летом тебя уже сюда привезли, и мы в Троицкую церковь пошли. Крестили. Как раз у отца Владимира.
У бабушки нехорошо задрожали губы, поэтому я поспешила крестик забрать. Он холодной каплей упал в ладонь. Совершенно не помню этого крестика. Мне цепочки носить не нравится. Не люблю, когда что-то болтается на шее.
Но бабушка смотрела, ждала, что стану делать. С крестиком, по ее мнению, должно было сразу произойти чудо. Раз уж после всех наших походов чуда не случилось.
Я кашлянула и поднялась.
– Спасибо! – показала крестик и тут же спрятала его в карман. – Пойду посмотрю, что там с Шульпяковым. Кажется, он решил рыть канаву под забором.
– И собирайся, – крикнула мне в спину бабушка. – Как билеты купим, поедем. Сейчас буду твоим родителям звонить. Они там у себя в городе по Интернету все быстро сделают. И крест! Крест надень!
Она еще что-то говорила, а я уже бежала через кухню и террасу на крыльцо.
Шульпяков – это, конечно, кадр. Он сидел на земле, изучая остатки молока в банке. Не много там осталось. Зато все остальное живописно стекало с его головы, как будто он этой банкой жонглировал.
– У Вички был? – спросила я и уселась на крыльце – ступеньки у нас высокие, широкие, на них хорошо сидеть.
– Дала бы вытереться, – хмуро отозвался Шульпяков, облизав губы.
Очень удобно – умылся, заодно и попил. Смотреть на него было одно удовольствие.
– Иди