– Роза, ты почему такая матершинница?
– Н-ну? А ты че, идейный?
– Нет. Просто неприятно: красивая женщина, красивые губки – и грязь.
– Красивая? Ты меня молодой не видел. Щас вот столько не осталось!
– Осталось, Роза, поверь мужику, осталось!
– А сколько мне, думаешь, лет?
– Если бы не лапки у глаз, – не больше двадцати. А так, думаю, – годки.
– Сколько тебе?
– Тридцать четыре.
– М-м-м – «годки»! Сорок три не хошь?
– Не верится….
– Не верится? У меня сын в десятом классе, дочь в седьмом. Вот и считай.
Она отложила нож в сторону и взяла скальпель.
– Теперь смотри внимательно: губы подрезать и помаленьку всю голову освободить. Глаза и уши аккуратно обойти, хрящи из ушек вырвать – не нужны. Чуть было не сказала «на х… на рогожку», но не буду, раз тебе неприятно.
– Так ведь сказала уже!
– Но тихим голосом и глазки вниз. Вишь, я хорошая тетечка!
В глазах ее прыгали искорки, я рассмеялся.
– А теперь кажи руки, охотничек!
Недоумевая, протянул я обе руки вперед.
Она поочередно притронулась к большим пальцам моих рук и легонько потрясла их.
– Чтобы быстро снять-обезжирить, надо нокоть отрастить. Большой, как у меня. Вишь?
– Ну.
– Если правша, – на правом, левша, – на левом.
– Не пойму…
– Вот смотри: Нокотем цепляешь пленку на шее и давишь. Нокоть – не нож, шкурка не рвется. Потихонечку шкурку кругом отделяешь, пеньки лапок, вишь, сами выскакивают? И пошла, пошла шкурка вниз. А пленки и жир на тушке остались! И обезжиривать не надо. Время-силы экономишь. Я за день – двадцать пять делаю. Под настроение и больше.
Потом надо жир-кровь бензином снять, стальной расческой пух вычесать, прутиком хлопать, пыль выбить. Тогда станет красивая, пушистая, мягкая и в Питер поедет на пушной ау – аукцьон. Международный. За золото. Понял, мы какие? Золотые для государства люди!
V. Любовь, кровь и балалайка
Но я плохо слушал. Я смотрел на оголенные до плеч руки этой женщины. На правой руке выше запястья были белые скобы и полосы. На широком шраме у локтя – точки от иглы хирурга. Левую ладонь пересекала грубая красная черта. За нож хваталась.
Роза выпрямилась на стуле:
– Во работенка! Спина, как чужая. А руки, хоть смотри, не смотри, – память мне за любовь… Семнадцати замуж вышла, через год уже срок тянула. Прихожу с ночной, а он с бабой! Да ладно бы где, простила бы. Нет – на постели нашей! Ну, я в кухню и нож! И он – свой складник. Бились – поле Куликово. А стерва ушла! Я за ней с тубареткой по улице гонялась, пока не упала.
Роза Соломоновна положила на стол нож и ножницы и стала легонько раскачиваться из стороны в сторону. Тихая песня на языке, так похожем на мой родной, зазвучала в забрызганной звериной кровью комнате:
„Liebe ken brennen un nit ojfheren,
Herze