– А я что? С пустыми руками приеду? – ответил он жабоподобному толстяку, – или мы сейчас в «Культтоварах» скрипку купим, Бобруйской фанерной фабрики?
– Култтоварах?– нахмурил брови толстяк. Так он стал выглядеть еще комичнее, – что, култтаварах?
– Я говорю, что не могу без скрипки приехать…
– А!– толстяк заулыбался и по- свойски подхватил Яшу под руку ,– пошли выпьем. Яше стало понятно, что разговор не бесполезен. Они дошагали до знаменитой «Hoffbreu», где целый духовой оркестр, заглушая сам себя, играл чудовищные для нежного уха Яши марши.
Как можно слушать марш? Слушать и не маршировать. Загадка… при звуках марша ноги сами начинают искать высокие кожаные ботинки, рукава закатываться до локтя и вот ты уже печатаешь шаг по булыжной мостовой! Ein’s! Ein’s!Ein, zwei, drei!
В то же время план Иосифа был не так примитивен. Он, как выяснилось, посещал все гастрольные выступления коллективов из бывшего ССССР, как после развала, так и до. Периодически ему удавалось высматривать старый инструмент, законсервированный на территории победившего пролетариата еще с прошлого или позапрошлого века. Во время очередной аннексии. Музыкант выезжал с одним инструментом, а приезжал совершенно с другим. Ну какой таможенник мог по фотографии того времени определить разницу? Да никакой… Это все Яша, к его сожалению, узнал позже, когда сделка свершилась. Единственным утешением его печали, вызываемой ноющей, как зуб, болью было: продешевил! Успокаивало то, что сделка в Мюнхене не заканчивалась…Обратно он должен был завезти вовсе не бутафорскую или починенную скрипку, а инструмент, многократно превышающий стоимость его скрипки, под конкретного заказчика! Тот ждал уже больше года подходящей оказии. За это Яше обещали десять процентов со сделки. Будучи умным еврейским мальчиком, он безропотно согласился, понимая, что замена двухкассетным магнитофонам найдена. Вот истинный пример, когда человек работает по профессии и наслаждается результатами своего труда!
Пару следующих десятилетий Яша трудился на этой тонкой сугубо профессиональной ниве капиталистического труда, пока его мятущаяся душа не потребовала от него синекуры и для себя. Ему вдруг страстно захотелось услады своих амбиций, сильнее, чем денег, которых у него, как ему показалось, было достаточно. Если раньше он не старался выбиваться на первые позиции, наоборот, пытался быть вторым номером, чтобы не светиться, договаривался только с руководителями коллективов, чтобы его брали на гастроли, то к пятидесяти годам он вдруг захотел «взлететь». Что ему могло помешать?! Ничего!
Друзей в