Пушкин в шуме времени. Александр Белый

он был воплощением чести, благородства, изысканности. Чаадаева, по впечатлению графа Поццо до Борго, следовало бы заставить «бесперемешки разъезжать по многолюдным местностям Европы, чтобы непрестанно показывать европейцам русского, в совершенстве порядочного человека»[127]. От дендизма же в целом неотделимы и менее привлекательные «достоинства». Каверин, например, был бретер и кутила, денди-повеса, Великопольский и Сосницкий – картежники. Однако частные различия отступают на второй план перед тем, что все они тяготели друг к другу и составляли особое сообщество. Денди задавали тон, были представителями, идеологами и законодателями «большого света». Концентрируя в себе особые черты (и хорошие, и дурные) светского общества, денди был как бы его квинтэссенцией, «эмблемой».

      Поэтому Пушкин, надо полагать, осознавший к 1825 году свои политические разногласия с «большим светом», все же из этого светского общества берет героя для размышлений над причудами случая в истории. «Молодые якобинцы», явно причастные к феномену дендизма (см. наброски Пушкина к роману «Русский Пелам»), разыграли пародию на Карамзина в лицах времен Тарквиния. Пушкин в обрисовке базовых черт героя тоже ориентировался, говоря современным языком, на ментальность своего времени.

      Почему дендизм так быстро и крепко укоренился в русском «свете»? Потому, что он давал пусть небольшую, но явственно ощущаемую независимость и достоинство личности. Как ни парадоксально, но о том, как денди держал себя в обществе, можно сказать теми же словами, какими Ю.М. Лотман характеризует стиль поведения декабристов: «становясь заговорщиком и конспиратором, декабрист не начинал вести себя в салоне „как все“. Никакие конспиративные цели не могли его заставить принять поведение Молчалина. Выражая оценку <…> презрительным словом или гримасой, он оставался в бытовом поведении „карбонарием/ Поскольку бытовое поведение не могло быть предметом для прямых политических обвинений, его не прятали, а, наоборот, подчеркивали, превращая в некоторый опознавательный знак»[128]. Заслуживал бы специального исследования вопрос о том, в какой степени дендизм повлиял на манеру общественного поведения декабристов. Не углубляясь в этот предмет, обратим внимание на комментарий Ю.М. Лотмана к строке о «модных чудаках» в «Евгении Онегине»: «В конце 1810-х – начале 1820-х годов в поведении франта начала сказываться „английская“ ориентация, требовавшая „странного“ поведения (она совпадала с бытовыми клише романтизма – „странный человек“ сделался бытовой маской романтического героя). Таким образом, „странным человеком“, „чудаком“ в глазах общества, на вершинах культуры оказывался романтический бунтарь, а в прозаическом, бытовом варианте – петербургский денди»[129]. Странности романтика и денди переплелись в поведении такой яркой в декабризме фигуры, как А. И. Якубович.

      Кажется весьма правдоподобным, что дендизм был оценен по достоинству «генералами двенадцатого года» именно из-за его политического