Назавтра мы поплыли во Францию. На мое счастье, лорд Б. решил сделать крюк, чтобы осмотреть развалины Нима. Однажды вечером, пока он сидел у подножия одной старой башни в окрестностях этого города, я воспользовался его задумчивостью и бросился бежать со скоростью снежной лавины. Четыре дня и четыре ночи я мчался по горам, ни разу не оглянувшись. Наконец, утром четвертого дня я очутился в Пиренеях. Не помня себя от радости, я целовал землю отечества; затем я направился к берлоге, где «очам блеснул впервые свет»[301]. Там жил старый друг нашей семьи. Я спросил у него о своих родителях.
Те простофили, которые только и знают, что выгонять учеников на прогулку
– Они умерли, – отвечал он.
– А Карполен?
– Умер.
– А Ламарр, а Бездомный?
– Умерли[302].
Оплакав ушедших, я отправился на Монте-Пердиго[303] и поселился там. Остальное вам известно.
Вот уже четыре года как я обрел покой и радость в лоне семьи и, пожалуй, более счастлив, чем лорд Б., потому что менее склонен к стихотворству. Супруга моя очень добра, а дети прелестны. Мы живем своим кругом и ненавидим докучных визитеров. Счастли́в, кто может век в своем дому прожить[304]. Я бы добавил: и кто стихов не пишет.
Вы, конечно, возразите мне и сошлетесь на мнение философов. Отвечу, что философы никогда не имели надо мною власти. «Я знаю свое сердце и знаю Медведей», – сказал один из них[305]. Святые – другое дело; их я уважаю и не стану смешивать с философами; впрочем, и им, подобно всем прочим, случается показать свое истинное лицо, а Пес святого Роха кажется мне олицетворенным протестом против жизни уединенной[306].
Что до меня, я молю богов и богинь позволить мне до последнего часа сохранять спокойствие души и понимать законы природы. В самом деле, чего еще желать? Разве наяда, обитающая в здешнем источнике, не изливает из своей несякнущей урны чистую воду для утоления моей жажды? разве любимое дерево Кибелы не клонит свою вечно зеленую крону над входом в мое жилище?[307]