Но потом Оля сказала:
– Я тоже думаю, что это честная история. В том смысле, что Христос правда был. Вот я в прошлом году в Эстонию ездила, мы целый день гуляли по Таллину, а там и католические храмы есть, и русские. Мне в костёле – вот честно – было красиво, но не очень уютно. Пусто как-то. И орган этот такой, знаете, сверху вниз на тебя смотрит. А потом мы зашли в русскую церковь, и будто домой попали – так хорошо, так тепло. Пели там красиво, как у Блока: девушка пела в церковном хоре… Помните? Я аж разревелась. И вот чего, спрашивается? Не знаю. Уж очень мне было хорошо.
– А вы знаете, что у русистов какой-то поп ведёт факультатив про религию? Твой, Лен, севастопольский. Приезжает раз в неделю, кажется. Или два? Можно сходить, послушать, только узнать время. Ладно, девчонки, давайте спать.
Но я не могла заснуть. С этим надо было что-то делать, с кем-то поделиться. Я пошла на кухню и нашла там наших мальчишек – по ночам они регулярно жарили картошку. Почему-то они не прониклись. Тогда я села в холле и начала читать с начала.
Проснулась я от холода – холл продувало с лестницы. За башней общаги начинались старые одноэтажные домики, занесённые новым снегом, с дымками над трубами и белыми звёздами на небе. Какая-то аномально снежная зима. Второй снегопад за две недели.
Луна тоже была большая и белая. Опять монохром. Палитра зимы. Я вообще-то не люблю зиму. Мне холодно и неуютно. И не хватает красок – вот, я поняла! Зима слишком экономно расходует ресурсы. Скупердяйка. Я нырнула в постель и зарылась с головой под одеяло, поджала ноги – бррр, ледышки. Теперь не засну, пока не согрею их. Надо бы надеть носки, но где теперь их найдёшь. Начнешь искать – разбудишь девчонок.
Мы с Олей уже три года вместе живём, а с Анькой два. Оля с самого начала произвела на меня впечатление чего-то нежного и воздушного – даже голос у неё был тихий и аккуратный, без лишних тонов. Мне кажется, таких девушек называли раньше тургеневскими. В своих суждениях Оля очень осторожна, она ни за что не станет выносить приговор и судить кого-то строго, даже по законам военного времени, если ей придётся жить в таких условиях.
Аня – совсем другая: она будто вся состоит из углов и конечностей: длинные руки и ноги, острые коленки и локти, острый прямой нос. Когда она смотрит на тебя своими чёрными глазами, ты чувствуешь, что она видит тебя насквозь. И обязательно скажет тебе, что она думает. Без обиняков.
А в самом начале я сдуру поселилась с севастопольскими, а потом с ними разругалась и перешла к Ольке. Разругались смешно – из-за расчёски. Там одна из девчонок всё время свою расчёску с волосами на столе оставляла – прямо там, где я ем. Бесило это страшно, но я, вместо того чтобы сразу сказать, молчала и терпела, как партизанка Лиза Чайкина, а потом взорвалась и наорала на неё. Хлопнула дверью и ушла. С вещами.
Сейчас думаю, что не это было причиной. Это был повод. А причина та, что мы не подходили друг другу по характеру – они были девчонки слишком правильные, нацеленные на учёбу. А мне хотелось и учиться, и жить одновременно.