От окна навстречу им пошел невысокий полноватый человек со щеточкой усов, с редким русым, начинавшим седеть зачесом назад. Блеклое, из плохо запоминающихся, лицо с мелковатыми чертами было оживлено сейчас вроде б не дежурным гостеприимством, сеточкой морщин улыбались маленькие светлые глаза.
– Жду, – сказал он, чуть приметно и оттого симпатично губами усмехаясь тоже, пожимая его руку. – Жду удовольствия познакомиться. Леонид Владленович, к вашим непременно услугам.
Иван представился, уступил место поручителю своему.
– Старый интеллектуальный греховодник, – уже посмеивался Воротынцев, дольше обычного задержавши руку Мизгиря в своей, тиснув как-то по-особенному раза два ли, три, – он уж, верно, замаял вас парадоксами своими? Он их отыскивает везде, особенно же в своем гуманизме…
И тот ответил глухим своим хохотком, покрутил головою:
– К людям я еще снисхожу кое-как… ну, что с них взять – с меня, например? А вот человеколюбов терпеть не могу!
– Это вполне здоровый инстинкт у вас, мне кажется, – заметил ему Иван, и хозяин оценил сказанное, с видимым удовольствием засмеялся и предложил, показал на стоявшие у венецианского, в углу кабинета, окна два кресла с длинным низким столиком меж ними:
– Располагайтесь. Надеюсь, там будет вам, как Собакевич говаривал, покойно.
И подошел к рабочему своему столу, ткнул клавишу селектора. Тут же появившийся секретарь не без труда подкатил по ворсу ковра третье кресло, скрылся в боковой за портьерой двери. Видно, был хозяин завзятым любителем бронзы: люстра, бра в простенках, чернильный прибор с задумавшимся, будто даже опечаленным чем-то Мефистофелем, настольная лампа тоже – все из нее, старой тонкой работы. Большой, давно обжитый кабинет со светлыми и, кажется, в самом деле орехового шпона панелями, отделанными поверху разным под старинку обрамлением, и с богатым в другом углу – фальшивым, скорее всего, – камином с мраморной доской и грифонами на решетке… ну да, начало века, типичный модерн.
– Да, трудновато человека любить, – говорил меж тем, продолжал он случайно подвернувшуюся фразу, тему ли, подсаживаясь к ним, – мудрен уж очень, неоднозначен, хорошее от плохого в нем, простите, зубами не отдерешь… Но любим же.
– С божьей, как говорится, помощью. А может, понужденья.
– Понуждения? – удивился Воротынцев вполне искренне, пристально глянул. – Признаться, не понял…
– Некоторые отцы православия, аскеты, считают, что наличными своими силами человек осознанно любить другого человека – всего и во всяких ситуациях, проявлениях – не может. Разве что с вышней помощью: так он, человек, по словам же по вашим… неудоболюбим, что ли.
– Да? Впервые,