Рассказы – за тем, что нечто. Анна Атталь-Бушуева

и обременительным словом в частном исходе, к которому ты растёшь, чтобы познавать любовь к демократии. После военной прохлады из затенённого нравом уровня новой морали не слышен свист вспаханного поля дураков и через час уже нелепо ползёт, спускающий иноземные тени мира – твой голословный ужас собственной ясности жизни. Он будоражит расстроенный мозг, на очереди стоявший в красоте очередного юмора при дворе и слышит зов из длинного коридора, чтобы запомнить свою роль из следующей картины мирного искусства быть человеком. Двигаясь по ступеням мысли, и отражаясь в огромном стекле мира наружу ты отдаёшь личные приказы, чтобы уважаемая форма твоего благородства стала честной сама в себе и днём мерцала сквозь избыток красоты на моде привлекать к себе человеческие сердца. Им стыдно за космические тени на заднем дворце мира пустого ханжества, коль скоро ты отдаёшь свою личную жизнь в фигурах им непонятных и тянешь этот рассвет наружу из выдуманной истории мира чуда. Что также холодно обсуждают они за постоянством стола и мерной боли быть твоими слугами. Отражёнными в этом мире стеклянного поколения ниши и совета растраченного красотой моды быть лучше, чтобы улететь за пределы космического поколения истины. Ведь только там можно угадывать новые пределы личного превосходства над другими, такими же честью узнанными лицами внутри неземной параллели планетной схожести идеалов и идей жизни.

      Анахронизм иллюзии частицы впускает идеалы

      Не сношен враг благой идеи видеть день и носит память за чертой, её оправданной в надежде быть частицей света над тобой..

      Простояло внутри над обломками мира схожее благо быть сейчас новым идеалом, и ни с кем не считаясь взращивать свои тени подлой чести в угоду философии ужаса на земле. Странным мало сказать, считает себя космонавт внутри приобретаемой ёмкости сувенирной фигуры мира и хочет жить над дрожащим телом в пустыне безликой радости у частицы времени на руках. Пропадает вечный анахронизм и плавает в частоте человеческих соболезнований, что остыл, как человек он и гордым стало новое солнце в определении своей судьбы. Дребезжит и звучит неярко и скомпоновано безжизненно это безвоздушное пространство, чтобы осуждать предприятие нового ужаса, к чему не мыслим человек на земле. Пускай он холит чутьё восторга и нежит новые сюжеты своей боли о судьбе, но в ней стало светлее, когда космос успокаивает его своей утончённой фигурой другого поля идеала на руках. Не вжилось подобное умоположение в голову ранних античных философов и прячет рукава под тяжестью камня, несущего свои труды на гору позволения быть человеком. Спрашивая об этом конечный мир у пользы власти к ужасу современного поколения призывания надежды на голову красоты и обезвоженного чувства радости быть земным. Пока оно ищет свою философскую волю дрожать, испытывая муки на том же расположении гласных идей землян, ходит странным образом вокруг готическое поле окружаемой темноты и тесно