Если, однако, дело обстоит так, что везде, где возникает эстетическое удовольствие, в воспринимаемых объектах присутствуют условия, которые сами по себе или в связи с предыдущим опытом направляют внимание на соответствующее содержание, тогда кажется оправданным предположение, что специфическое удовольствие, которое мы называем эстетическим, возникает именно из ощущения облегченного функционирования, легкого скольжения в него, непрерывной гармонии между перцептивной функцией и объектом восприятия. И действительно, мы обнаруживаем, что везде, где, даже если это обусловлено случайными и сугубо индивидуальными причинами, происходит подобное облегчение перцептивного труда, возникает чувство удовольствия, которое демонстрирует безошибочное родство с эстетическим удовольствием: Например, когда после долгих скитаний по чужой стране мы впервые видим старый знакомый район или слышим речь на родном языке, или даже когда прекращается мешающий шум, уходит туман, портящий интересный вид, или изображение в микроскопе или на экране проектора вдруг резко очерчивается благодаря регулировке линз. Во всех этих случаях мы испытываем такое же чувство облегчения и освобождения, как при встрече с красивым объектом, и только воздерживаемся от описания того, что воспринимаем как прекрасное, потому что знаем, что оно производит такой эффект лишь временно и случайно, благодаря контрасту с тем, что было до этого.
Еще одним подтверждением изложенной здесь теории является тот факт, что она также способна дать удовлетворительный отчет о соответствии и различии между собственно прекрасным и его модификациями (возвышенным, трагическим, комическим). Возвышенное заставляет нас колебаться между двумя противоположными состояниями души, когда мы попеременно то сталкиваемся с великим, вечным, высшим или совершенным, то болезненно ощущаем свою неполноценность, сопереживаем ему, забываем себя и поднимаемся вместе с ним высоко над пределами человеческого. Переход от первого состояния души ко второму всегда должен приводить к чувству расслабления и освобождения, но в гораздо большей степени, чем при внутренних ассоциациях, о которых шла речь выше, что без лишних слов объясняет эстетическую привлекательность возвышенного. Однако эти чувства то и дело сменяются противоположными, из которых возникает элемент неудовольствия, которому чувство возвышенного, по сравнению с чувством красоты, обязано своей большей серьезностью; у активных, энергичных, творческих натур этот элемент, однако, остается на втором плане и, возможно, усиливает другой по контрасту. А у слабых, робких людей, одаренных слабым воображением, бывает, что возвышенное зрелище, которое их восхищает, скорее угнетает.
– Причину любви к трагическому искали во всех мыслимых внеэстетических моментах (катарсис, поэтическая справедливость, моральное величие героя, роковая