Естественно, сомнений в личности присутствующих не оставалось, что несказанно уже успокоило и даже слегка взбодрило Леля – в ближайшие часы никаких жертв богам или прочим сущностям ждать не приходилось. Однако же едва тронувшая его губы улыбка тут же обожгла их, а исчезнув, унесла с собой и все мало-мальски светлые мысли. В конце концов радость, вызванную чем-то подобным, Лель посчитал высшей формой разочарования в людях.
Все еще ожидая ответа на свой вопрос, он с интересом рассматривал внутреннее убранство избы, если таковым можно было назвать встретившие его практически полностью голые углы. То, что ранее показалось ему большим и просторным помещением, на деле оказалось лишь видимостью, созданной отсутствием в избе какой-либо утвари, свойственных обычаям северных поселений украшений, служащих одновременно оберегами от злых духов и непрошенных гостей, а также многих других предметов, попросту необходимых для ведения быта.
Крепкий и массивный дубовый стол в углу комнаты особенно ярко контрастировал с одиноко стоявшей на нем миской недоеденной каши.
– Как думаешь, тебя уже хватились? – будучи очевидно проигнорированным Лель и не думал сдаваться. – Все были очень заняты, но уверен, не я один видел, как ты, стремглав бежал с чего бы то там ни было у вас на площади. Говоря начистоту, я перво-наперво принял тебя за одного из желающих принести твоего брата в жертву, оттого сразу и бросился в погоню. Однако они тебя знают и уж наверняка раскрыли намерение увести жертву из-под носа. Сколько времени им понадобится, чтобы, схватив веревки да вилы явиться сюда?
Поток вопросов подействовал на мужчину не хуже опрокинутого ушата ледяной воды, заставив того наконец приостановить сборы и перевести, наполнившийся чуть большей осмысленностью взгляд на привставшего на лежанке брата, чье лицо от услышанного застыло в испуганном, но в то же время безысходно-смиренном выражении. Кажется, они оба уже предполагали подобный исход.
Плечи мальчика подрагивали и в оранжевом свете лучины, едва освещающей место у стола Лелю, наконец, удалось рассмотреть Еремея получше, однако, даже не приглядываясь, он уже понял главное – болезнь мало что оставила мальчишке от его прежнего облика.
Если ранее Лель представлял себе на его месте походящего ростом и статью на старшего брата пятнадцатилетнего юношу, то теперь он видел перед собой щуплого, даже с учетом жизни впроголодь, ребенка, которому никак нельзя было дать больше тринадцати. Его широко распахнутые глаза были залиты местами уже почерневшей кровью и казались особенно выпученными на фоне сильно ввалившихся щек, тонкая кожа которых, казалось, плотно обтягивала череп заранее очерчивая его форму. Когда-то явно кудрявые, как и у самого Леля, короткие волосы сейчас представляли собой тусклую жухлую солому, при взгляде на которую Лель невольно потянулся к собственной макушке,