– Что вы хотите узнать?
– Почему там никто не живет? Почему вернувшихся оттуда называли про́клятыми?
– Про́клятыми… – Историк наморщил лоб. – Неточное слово, но и не совсем ошибочное. Вероятно, точнее будет сказать, что земля Менкидока – во всяком случае, большей его части – больна. И эта болезнь поражает все живое.
– Смертельная?
– Она не столько убивает, сколько… изменяет.
– В рассказах о континенте было много смертей.
– От сильных изменений можно и умереть. Однако чаще эта болезнь просто… уродует.
– Чудовища…
– Обычные животные, превращенные в нечто иное.
– Какое «иное»?
Историк опять покачал головой:
– Мне встречались пауки ростом со взрослую свинью, восьмилапые тигры, растения, питавшиеся плотью и кровью.
– Я такое разве только от пьяниц из Менкерова трактира слышала, – закатила глаза Гвенна.
– Может, кто-то из пьяниц, захаживавших к Менкеру, побывал в Менкидоке? И с тех пор стал пить?
В голосе историка не слышалось ни презрения, ни обиды. Менкидокские ужасы он перечислял, как другой перечислял бы, что ел на завтрак.
– В Менкидоке никто не бывает.
– Люди бывают всюду, – возразил Киль. – Это одна из их очаровательных и необъяснимых особенностей. Услышав известие об огненном острове в море яда, кто-нибудь непременно построит корабль, чтобы отплыть туда и своими глазами наблюдать процесс собственного разрушения, пока горит корабль.
Гвенна с радостью бы поспорила, не будь Киль прав. Она знавала кеттрал из снайперов, решившегося взобраться на высочайшую вершину Костистых гор. Он мог бы долететь на птице, но такой способ ему не годился. Вернулся без двух пальцев и с отмороженным ухом, зато довольный.
– Адер говорила, что там живут люди. На северо-западном берегу.
– Может, несколько тысяч в десятке деревушек, – кивнул историк.
– А та… болезнь? Их она не… изменяет?
– Болезнь есть не везде. Она распространяется, но в некоторые области – на побережье, высоко в горы – пока не добралась.
– Сколько там чистой земли?
– Я не изучал этого вопроса. Возможно, десять сотых общей площади.
– То есть, – подытожила Гвенна, – континент в пять раз обширнее Эридрои почти целиком… как бы сказать?
– Испорчен, – предложил Киль. – Отравлен. Он прогнил.
– Прогнил…
Она поняла, что именно прогнившей чувствовала себя с тех пор, как Фром бросил ее в карцер. Не в фигуральном смысле – буквально гнилой, как слишком долго пролежавший на солнце плод. Все, что связывало ее воедино, распалось; все, чему полагалось быть крепким, – сердце, мышцы, разум – расплылось в кашу. Чтобы отвлечься от этой мысли, она снова уставилась на Киля.
– Зачем вы туда возвращаетесь?
– По просьбе императора.
– Врете. Вы все это затеяли. Вы подсунули ей карту и тот кодекс. Вы могли так устроить, чтобы экспедиция ушла без вас. Мы бы вернулись с птицами – или без, а