Вокруг похолодало.
Еще три ноты. До-до-соль. Последняя, как пик напряжения, искусно закручена до полноты вверх. За все годы, что мать играла ей перед сном, Лань никогда не слышала эту мелодию. Ноты были отрывистыми как острие клинка, они колебались в воздухе с постепенно затихающим звоном. В этой песне было нечто особенное; она прокатилась, как невидимая волна, всколыхнув внутри Лань то, что до этого дремало.
Иностранные солдаты что-то прорычали. Серебряный меч описал дугу.
Внезапно песня ее матери превратилась в бренчание. Воздух вибрировал. Лань могла видеть рассекающие воздух ноты, острые, как нож, и изогнутые, как косы.
А потом произошла самая невероятная вещь.
Металлический нагрудник солдата раскололся. Из центра эмблемы брызнула кровь, крылья стали красными.
Солдат отшатнулся. Половицы заслонили Лань обзор, так что она смогла увидеть только то, как ее мать взяла еще один аккорд.
На этот раз что-то с глухим стуком рухнуло на пол.
Другой солдат, не больше, чем серебряное пятно через трещину в половице, закричал и бросился в атаку. Прогремела музыка. Кровь, подобно музыкальным нотам, растеклась по линиям половиц.
Лань застыла, ее реальность раскололась между тем, что она могла видеть, и тем, чего она видеть не могла. Ее мать, играющая на лютне. И кровь, алая, как киноварь[8], брызжущая на стену, как ноты красной, красной песни.
В следующее мгновение тень рухнула. Ход битвы изменился.
Лань почувствовала это в силе, волнами прокатившейся по солдатам. Подобно волнам океана они расступились. В комнату вошел мужчина, и девочка сразу поняла, что он отличается от остальных. В его глазах плясала зимняя синева, а кожа напоминала лед. Мужчина был безоружен, но когда он поднял руку, на его запястьях блеснуло серебро.
– Отдай его мне.
Тогда Лань не поняла слов – только звуки, срывавшиеся с губ мужчины. Эти звуки, совершенно нетронутые, отдавались эхом в ее памяти на протяжении долгих ночей всех последующих циклов. Она хранила их до тех пор, пока не начала понимать элантийский язык достаточно, чтобы расшифровать последние слова мужчины, что убил ее мать.
Однако от слов матери девочку охватил ужас.
– Никогда.
Лань не могла забыть улыбку, застывшую на лице элантийского солдата, когда он соединил пальцы.
Щелк.
Струны деревянной лютни лопнули. То был звук ломающихся костей.
Щелк.
Вот так просто ее мать отбросило назад. Когда Лань моргнула, руки мужчины уже были окрашены кровью. Между его пальцами, как какой-то кошмарный драгоценный камень, было зажато все еще бьющееся сердце.
Циклы спустя Лань пожалела, что тогда моргнула. В течение одного взмаха ресниц элантийский мужчина совершил невозможное. Кто знает, не моргни она, может, ее мать была бы все еще жива.
«Маг, – подумала оцепеневшая Лань. – Маг, который принес с собой зиму».
Ее мать