«Себя»? Почему? Он говорит то, что от него хотела бы услышать любая!
По её рукам плясали фонарные блики, преломлённые мокрыми стёклами, – но это только собирало в горле ещё больше слёз.
Везёт фонарям. Они всё ещё могут светить.
– Малыш… – прошептал Свят; в его голосе звучала растроганная ласка. – Ты самое настоящее… что было у меня в жизни… Ты мой смысл. Моя… суть. Я не хочу без тебя ни минуты. Ничего без тебя не хочу. С самого октября я просто переполнен тобой – и не желаю ничего другого. Только твои мысли. Твои слова. Твоё присутствие. Ты не представляешь, до какой степени… во мне много тебя. До какой степени я… твой.
Всё пространство под рёбрами залилось бесформенной, испуганной нежностью… Стало стыдно за каждый виток злости в его адрес; за каждую ночь, которую она хотела провести по отдельности. Его «смысл». Его «суть».
А она всё пыталась отвоевать право на «отдельность». Как жестоко это было!
Может, он прав?.. Может, каждый для того и ищет по миру свою единственную отраду, чтобы больше никогда не рваться к «отдельности»? Он прав. Да.
Пусть прав. Но почему его признания вызывали столько глухой горечи?..
…Всё это было слишком. Этот день; этот дождь; этот рассказ.
Она больше не могла бороться со смрадным бессилием в теле.
Медленно повернув голову, Вера с тоской уставилась на Реку, что бурлила пузырями бесноватого дождя. И в тот же миг грудь обжёг горячий и ненасытный… изувеченный, измученный страх. Именно сейчас – когда их весна тонула в затяжном ливне – она вдруг ясно поняла: главный ливень ещё впереди.
И его не избежать. Никак; никому; ни за что.
ГЛАВА 25.
16 апреля, пятница
Подхватив со стола ветку винограда, Вера покосилась на руки Никиты, что увлечённо разлиновывали воздух.
– Календарь, – проговорила она, отправив в рот зелёную ягоду. – Сетка. Тюрьма.
Все остальные в комнате запойно молчали.
Авижич нетерпеливо дёрнул плечами и изобразил правой рукой конспектирование.
– Пишут что-то… – протянул Олег с дивана, на котором лежал, закинув руки за голову. – Строчки… Столбцы… Клетки… Ну окей, тетрадь, понятно. Дальше-то что?
Покачав головой, Никита постучал по лбу так, будто его окружали слабоумные.
– Конспект? – с набитым ртом предположила Вера; виноград был страшно вкусный, и оторваться от ветки было сложно. – Блокнот? Ежедневник?
– Да! – крикнул Авижич, вскинув ладони. – Дебилы, это ежедневник! Спасибо, Вер!
Елисеенко рядом захохотал и гордо обхватил её плечи.
Так, будто слово отгадал он.
Улыбнувшись, Вера кинула в тарелку пустую виноградную ветку, проводила взглядом Авижича, что сел на место, и негромко произнесла:
– Только я показывать