В редкие вечера мы и вовсе выносили на траву плетеные подушки, еду и ужинали под звездами. Прямо у дома, просто так.
Хотелось бы мне пожить, как они. Забыть прошлое и собственные цели. И я позволял себе эту мелочь время от времени. Позволял себе испытать счастье и спокойствие. Не то, чтобы всю свою жизнь я был так несчастен. Да и беспокойств было не намного больше, чем у других людей. Просто я всегда хотел ощутить свободу. Не нести на себе ответственность за чьи-то мечты. Не тащить груз на себе возложенные кем-то надежды. Да и собственные мечты душили меня. Но забыть все и бросить я не мог. Останавливало обещание.
Иногда мне даже думалось, что заключенные в темницах на деле намного свободнее меня, ведь они заперты только телесно, но потом приходило осознание, что у них тоже были свои мечты и надежды, и что они тоже находятся под гнетом. Все мы под гнетом чьих-то ожиданий. Вечно. До самой смерти.
На третью декаду Мидри определил меня в малый сад и я, наконец, узнал, что скрывается за заборчиком, который видел в первый день. Небольшие грядки со всякими травами и кустами. Из того, что росло там, я узнал острый и сладкий перец, мяту, чабрец и лук. Примерно по десятку или два каждого растения. Одни благоухали так, что было трудно пройти мимо, другие поражали своей фиолетовой или ярко-красной листвой. В саду, помимо меня работала еще одна женщина, Грита. Она объясняла мне, как обращаться с каждым растением, когда пора собирать урожай и что с ним делать дальше. Работа была не сложная, времени занимала тоже не особо много, да и под вечер у меня оставались силы на разговор с Мидри.
Раз в несколько дней мы срезали молодые побеги зелени и подвешивали их тут же, в затененном уголке на веревку, чтобы побеги медленно высыхали, сохранив свой аромат, свежий цвет и вкус. Высохшие пучки мы снимали, обрывали листья и размалывали на маленьких жерновах. Иногда размалывали и веточки, но не у всех трав.
Например, те странные фиолетовые растения, которые Грита назвала базиликом, мы перемалывали без веточек. А трава, названная ею укропом, перемалывалась вся без остатка.
Всего за декаду я узнал столько новых ароматов и вкусов, что уже не мог представить, как вернусь домой и буду есть обычную жареную пищу. Пресную, без тонких вкусов, без сытного бульона, без всех этих специй.
Иногда я ловил себя на мысли, что больше не хочу домой, что остаток своей жизни я хотел бы провести здесь, за неспешной работой и вечерними разговорами. Я даже мог бы найти себе здесь женщину и состариться вместе с ней. Но тогда перед лицом вставало серое изможденное лицо отца, а в ушах звучал собственный голос, твердящий, что фамилия Рех навсегда останется в истории.
Я сам загнал себя в эту ловушку. Давно. Даже не подозревая о том, к чему приведет то, данное отцу на эмоциях, обещание. Не прошло и дня, чтобы я не сожалел о содеянном, о последствиях