Понимая однажды, что жизненный опыт, накопленный в юношестве под патронажем семьи, не может быть ответом на самые животрепещущие вопросы, человек обращает взор на таких же потерянных и вопрошающих, как он сам. Перед ними стоят одни и те же вопросы, они близки, как товарищи по несчастью. Но постепенно этот мировоззренческий коммунизм приводит к накоплению собственных, лично выстраданных ответов, которыми ни с кем уже не поделишься. Тем не менее, кровь, которой пишутся эти ответы, взывает к другому человеку. Расписываясь ею, человек становится слишком слаб, чтобы выносить тяжесть своих знаний в одиночку. Вот и у нас подходил к концу период первичного накопления капитала – каждый начал заглядываться в свою сторону: Кривомазов искал работу, Серега – барабанщика для своей рок-группы, ну а я по-прежнему искал смысл жизни. Свой смысл друзья нашли раньше меня: разве что Леха всякий раз многозначительно посмеивался над всеми нами. Он появлялся не часто, да и мы перестали видеть в нем непреложный авторитет и по большей части разговаривали с ним, как с равным.
Опасность мы почуяли только через три дня после того, как, изрядно захмелев, Колесников рассказал ему о Кате. Сначала Леха долго смеялся, потом попросил показать ему пассию Сергея, а еще через пятнадцать минут во всеуслышание заявил, что Колесникову пора, наверное, жениться, и поэтому он применит все средства, чтобы свести его с Катей. На какое-то мгновение воцарилась тишина: Кривомазов сердился на нас – ему все эти разговоры были уже поперек горла; о моих переживаниях, конечно, никто не знал, но растерянно глядя мне в глаза, Колесников понял, что мы испугались одного и того же. Он сдвинул брови и коротко покачал головой:
– Нет, Лех, я уж как-нибудь сам, – твердо заговорил он, – знаем мы тебя. Тебя я к ней и на пушечный выстрел не подпущу.
Леха, впрочем, не заметил перемены в обществе. Он был по-прежнему весел и продолжал подтрунивать над Серегой, пока все не разбрелись спать. Сон не шел, но не мне одному не удавалось заснуть, Колесников тоже постоянно ворочался и вздыхал. Страсти улеглись только к утру, тема была закрыта, а мы с Серегой про себя надеялись, что Алексей не принял вчерашний разговор всерьез. Но он после таких вечеров был загадочнее сфинкса: пил чай и был подозрительно молчалив. Сашка покинул наше общество с самого утра, как только проснулся. Мы, впрочем, к этому уже привыкли – он к тому времени уже месяц где-то работал.
Так, собственно, все и началось. Тогда я познакомился с Пинегиным второй раз: все, что раньше нас в нем веселило, что мы принимали в нем за чудачество или странность, теперь стало по-настоящему опасным. Но кошка пробежала в нашей компании еще и между мной и Серегой, с тех самых пор мы перестали друг другу доверять и постепенно стали отдаляться. Правда, по иронии судьбы разбежаться