Божьи садовники. Григорий Евгеньевич Ананьин

медленно умирать на солнцепеке, и посажение на кол считалось милостивым по сравнению с этой казнью. Он затравленно огляделся; чуть поодаль стояли двое бродяг, которых, очевидно, привлек шум, но они лишь робко взирали на все происходящее: никто из них не хотел ввязываться в драку и рисковать своей шкурой ради какого-то нищего мальчишки. Убежать Ави не мог: даже если бы ему и удалось вырваться, он упал бы, не успев пересечь улицу, поскольку голод и горе последних дней отняли у него все силы. Хлебопек размахнулся палкой, и Ави в ужасе зажмурился, но тут произошло невозможное. Лапы Черныша, казалось бы, окончательно парализованные, вдруг распрямились, он метнулся вперед и вцепился в голую лодыжку хлебопека.

      Хлебопек, охнув, выпустил Ави; затем он, опомнившись, ударил Черныша – ударил страшно, изо всех сил, в том месте, где шея соединяется со спиною. Любая собака расцепила бы челюсти после такого удара, но Черныш, казалось, еще крепче стиснул их. Хлебопек ударил еще раз; палка разлетелась на куски, и к треску ломаемого дерева примешался еще какой-то хруст. Только тогда Черныш разжал зубы. Хлебопек увидел, что по его ноге вместе с кровью стекает вязкая слюна; он затрясся, лицо его сделалось белее, чем алебастровая облицовка царских гробниц, словно сама смерть только что заглянула ему в глаза. Припадая на укушенную ногу, хлебопек бросился прочь, и от его истошного крика птицы, сидевшие на кровлях, разлетались в разные стороны.

      На дрожащих ногах Ави подошел к Чернышу. Черныш лежал на боку, и из его рта сочилась какая-то розовая пена. Последним усилием он оторвал от земли голову, окинул Ави ровным взглядом, словно желал его утешить, и умер – быстро и спокойно.

      * * *

      Уже поздней ночью Ави спустился к реке. Он вошел по пояс в теплую воду и опустил в нее тело Черныша – медленно и бережно, как люди помещают в тайник величайшую для них драгоценность. Широкая волна побежала по речной глади, и тотчас вдогонку ей устремилась другая, поменьше, – от упавшей с мальчишеского лица слезы. Похоронив и оплакав своего товарища, Ави уже собирался уходить, когда услышал позади себя:

      – Не горюй, малыш!

      Ави обернулся; рядом стоял высокий мужчина в длинном халате и с курчавой бородой. Лица его нельзя было разглядеть, потому что луна светила ему в спину, но голос его был ласковым, а рука, которую он положил на плечо Ави, – мягкой. Заметив на этом плече, рядом со своей ладонью, свежий синяк, оставленный хлебопеком, незнакомый мужчина продолжил:

      – Видать, тяжко тебе пришлось, понимаю! Но все позади, слышишь, позади! Мы идем в новую землю, где реки текут молоком и медом. И землю эту отдал нам сам Господь! Пошли с нами!

      Ави сомневался не долее секунды, затем он резко поднял голову, стряхивая последние остатки слез, и на его губах появилась улыбка – первая за уже многие дни. Оба они – мужчина и мальчик – двинулись к берегу, а потом и дальше, навстречу судьбе, которая их позвала и которую они сами для себя выбрали.

      * * *

      – Я не дошел до той земли, Господи… Пески Аравии занесли