Лицо маленького католического священника, которое обычно казалось самодовольным, даже смешным, вдруг посерьезнело, брови насупились. Но это не было простым выражением удивления. Это выражение, появляющееся на лице человека, который вот-вот готов ухватить какую-то очень важную мысль.
– Простите, я не понял, – просто сказал он озабоченным голосом. – Вы хотите сказать, что Тодхантер может сам себя связать и развязать в любую минуту?
– Именно это я и хочу сказать, – ответил доктор.
– Святой Иерусалим! – вскричал вдруг Браун. – Неужели это возможно?
Он скачками, как заяц, бросился через всю комнату, с неожиданной ловкостью склонился и всмотрелся в наполовину закрытое шарфом лицо связанного. После этого повернул свое, довольно глуповатое лицо к компании.
– Да, все верно! – возбужденно воскликнул он. – Но посмотрите на его лицо! Вы разве не видите? Посмотрите же на его глаза!
И профессор, и девушка одновременно посмотрели туда, куда указывал священник. Хоть широкий черный шарф и скрывал нижнюю часть физиономии Тодхантера, они все же разобрали, что верхняя ее часть как-то неестественно напряжена и искажена.
– И впрямь глаза какие-то странные, – озабоченным голосом произнесла молодая женщина. – Да что же это такое? Вы что, звери? Ему же больно!
– Нет, непохоже, – возразил доктор Гуд. – В самом деле, довольно необычное выражение. Но я бы объяснил эти поперечные складки у его глаз небольшим психологическим отклонением, которое…
– Да о чем вы говорите?! – чуть ли не рассердился отец Браун. – Вы что не видите? Он же смеется!
– Смеется! – удивленно вздрогнув, повторил доктор. – Но над чем он может смеяться?
– Ну, – уже извиняющимся тоном произнес преподобный Браун, – мне бы не хотелось заострять на этом внимание, но, по-моему, он смеется над вами. А знаете, теперь, когда я понял, я и сам готов посмеяться над собой.
– Когда вы поняли что? – несколько несдержанно поинтересовался Гуд.
– Я понял, чем занимается мистер Тодхантер, – ответил священник.
Он обозрел комнату каким-то бессмысленным взглядом, останавливая взгляд то на одном, то на другом предмете, потом не удержался и так же непонятно рассмеялся, к немалому раздражению тех, кто за ним наблюдал. Особенно его развеселил цилиндр, еще больше – разбитый стакан, но кровь на кончике палаша довела его прямо-таки до конвульсий. Отсмеявшись, он повернулся к доктору,