С тех пор волков в овечьих шкурах, жалующихся на судьбу, давящих на сострадание и исподволь выклянчивающих монеты, обозначаю метафорой «босиком по снегу».
Как-то, гостя в моем доме, тетя разлилась откровениями. Прихлебывая чай, старая стерва с удовольствием вещала, какая она уникальная уродилась в семье дебилов и нищебродов. Как учиться всегда хотела и успевала в классе лучше всех, да не давали! Какая учеба, если от голода живот бурлит. Вот и таскала втихомолку от общего котелка скудное пропитание, пока другие рты ушами хлопали. Обманом вытаскивала у бабушки Натальи ключи от ларя с припасами кускового сахара, скупой разговей. Лакомилась в одиночку, посмеиваясь над остальными. Потихоньку обменивала дорогие во всех смыслах поповские молитвенники и просто книги на еду для себя единственной. В восемь лет!
…Бабушка рассказывала, как в тяжелые военные голодные годы отдала дочь Алю двоюродной сестре мужа, бездетной учительнице и ее семейному брату, жившим под одной крышей в соседнем районном центре. Материально родственники дедушки жили лучше, и по социальной лестнице выше. Нелегкое решение продиктовала необходимость выживания – знала я от бабушки. Оказывается, я ничего не знала.
Семью, уходя на войну, дедушка оставил большую, на семь едоков одна работница – моя бабушка, да в придачу свекровь, полупарализованная Наталья Николаевна, но по-прежнему хозяйка в доме. Вдобавок лишение собственного огорода вместе с урожаем по решению партии осенью сорок первого.
Аля вторая дочь, да расторопнее, умнее старшей сестренки. Семейные передряги Алю не касаются, пускай мать кусок хлеба добывает, батрача где придется, как до революции семнадцатого года, и старшая сестра слезами умывается на хозяйстве. «А да хоть бы и передохли все!» – вещает гостья. У меня глаза все шире от излияний тетушки, комок в горле, ступор. Но тетя, увлеченная рассказом, какая она молодец, не замечает во мне перемены. Право, совесть не что иное, как частица Бога внутри нас.
«Зачем так много рожать, зачем нищету плодить?» – возмущается она, прекрасно зная положение матери, полуграмотной, зависимой, глубоко верующей, боящейся греха. С гордостью продолжает дальше, как одни на все семейство целые лапти ей доставались, потому что вставала первая и сразу к обувке и фуфайке: «Мне в школу надо!» Ну, и без форса никак, пусть война и голод. Стащила из сундука бабушки Натальи лоскут дорогой материи царских времен да изрезала на сумку в школу бегать. Что сказать! С золотыми руками родилась! Чем больше увещевали словами и розгами, тем больше смелела: «Мне-де с вами, дураками, не по пути! Не убьете же! А авоська моя при мне и самая баская (красивая по-местному)!»
Бабушка Паня делилась, как они со свекровью почти всю утварь, оставшуюся от поповского