− Что ты скажешь, Дедушка? Что будем с ним делать? Может быть, в детскую комнату милиции его сдать? – Злата надела диадему набекрень, косо-косо, и подмигнула мне. Дура, стервозина.
Дэн молчал. Стоял понуро. Отпустил посох, серебристый, в золотую спираль . Посох… падал, падал… Падал, падал… Падал. Упал? Не упал. Почти упал. Макс посох поймал, подцепил у паркета. Тут я посмотрела на пол, заметила, что паркет у меня под ногами весь поцарапанный. («Надо шкурить и лачить, занозу на таком паркете недолго получить», – так мне Дэн потом сказал).
Макс заблеял, давясь от смеха:
− Нет, дедушка, не отправляйте меня никуда! Вы не найдёте второго такого весельчака!
− Найдём дедушка, ещё как найдём, − сказала Злата.—Всё , Скоморох, твоя песенка спета. Ты под стражей. Эй, стража! Отрубить ему голову!
Гробовая тишина, дети – с открытыми ртами. Кто прыгал, так и остались в воздухе висеть…
А Дэн вдруг говорит:
− Никакой стражи. Не будем ради Нового года отправлять дело в милицию. Простим его, внученька, − и на меня все трое многозначительно посмотрели.
Сразу стало спокойно − все дети на паркет прилунились. Стоят, в мою сторону вслед за Дедушкой и Снегуркой обернулись…
Почему фотоаппараты на шею вешают? Чтобы они у вас из рук не выскользнули, когда вас унижают, припоминают дела давно минувших дней, на родителей намекают, так ещё интермедии разыгрывают! Я тогда поверила Дэну, что он не знал весь текст утренника. Но теперь сомневаюсь. Я никому теперь не верю! И вам советую не верить никому!
Я отдала Корнелию Сергеевичу камеру − он меня что-то спросил − я что-то ответила про живот… болит живот… Ничего… Всё нормально. Я ничего.
Блинчики, блинчики…
Выпекаем сладко
Блинчики, блинчики
Вот квашня, вот кадка.
Я шла по коридорам, высоко подняв голову. Поворот. Мимо входной двери и поста охраны, мимо уборщицы, мимо каких-то пятен-лиц вдоль стен и, дальше, мимо − кабинета директора.
Слёзы потекли из глаз – я ненавижу, я никогда не плачу. Поворот. Понеслась по лестнице (хорошо, что мама запрещает высокие каблуки), срывая снежинку с груди ( у нас все старшеклассники нацепляют на одежду снежинки – продаются в ТРЦ, перламутровый пенопласт, девятнадцать-девяносто девять)− блузка чуть треснула, будто взвизгнула от боли. От дырочки вниз повисла нитка. «Порвала блузку!» − я, рыдая, заперлась в туалете.
Блузку мы купили в Москве с большой скидкой. Ценник был 15 тысяч, но мама говорит, что это всё обман, что цена со скидкой – это и есть настоящая цена, а цена без скидки – воровство и грабёж. Если ты сам покупаешь – воровство. Если к тебе пристанет продавец – грабёж. Но: к моей маме не пристанешь особо. Она сама так пристанет, что взвоете. А я с такой мамой живу. Жила… И вот дожила. Всё из-за неё. Всё из-за меня. Нет! Не из-за меня! Это я! Я – из-за неё!
Если бы тогда я проигнорировала выходку Златы и Макса на утреннике, если бы не побежала прочь? Всё равно, рано или поздно мы бы с Дэном начали общаться. Моя обида на них и его жалость ко мне в тот день стали всего лишь катализатором