Падение
Тем летом я лежала на земле, в уютной маленькой проплешине, оставленной толчками детских ног. В шесть лет мне нравилось качаться на качелях ничуть не меньше, чем играть в футбол. И я качалась, а потом, задумавшись о том, как было бы чудесно вдруг взять и полететь, упала на спину и замерла. А надо мной туда-сюда со свистом проносилась деревянная дощечка, служившая сиденьем. Мне было больно, но не страшно. Скорее, стыдно и не ясно, что делать дальше: подниматься? Да мне же голову снесет, едва я попытаюсь это сделать!
Спустя минуту или две я все еще лежала на спине и размышляла о своей судьбе: о том, как сумерки накроют город и все уйдут с площадки по домам, а я останусь тут. Хотя к тому моменту качели остановятся, я не уйду, я так решила. Ну, почти. Я представляла бабушку, которая отправится на поиски, когда узнает, что мой брат в который раз меня оставил. Я представляла страх в его глазах (какое сладостное чувство!), когда мой дедушка, нахмурив брови, покраснев, откашлявшись, объявит очень строго, пожалуй, даже грубо, но вместе с тем уныло, уныло и печально, а также, хорошо бы, чтобы хрипло и, может, ну, немного обреченно, что он отныне в нем разочарован. Я представляла, как мой брат побагровеет, как будет отпираться, невнятно и нелепо бормотать, что это я решила с ними в рощу не ходить, что он не виноват. Я представляла жизнь, в которой буду наблюдать за всеми, как маленькая мошка. Она сидит на подоконнике и слушает, и смотрит, и вздыхает. Потом она взлетает – и незаметно исчезает в голубоватой дымке за окном. Никто не думает о мошке – только я. Я думала о ней, когда лежала в ямке на земле. Мне было шесть, и я завидовала мошке.
А в небе тихо открывались окна, и толпы кузнецов готовились начать концерт. Сегодня, как всегда, они играли только для меня. Сначала вкрадчиво и нежно, как если бы меня будила мама. Потом чуть громче. И еще чуть-чуть. Настойчивей и выше, быстрей-быстрей-быстрей, как будто сотни машинисток печатали на стареньких машинках письма. Я слушала, как мчатся звуки, похожие на щепки, которые трещат в оранжевом костре. И думала о том, что мухи, к сожалению, совсем не музыкальны: жужжат, как провода, нависшие над узкой и прямой дорогой, которой мы идем домой, когда внезапно портится погода. Однажды я увидела лохматую собаку, которая сидела на пригорке и всматривалась вдаль, а с неба падали ажурные снежинки и мягко приземлялись на нежный черный нос. Наверное, она ждала кого-то. Тогда и я пристроилась с ней рядом и тоже стала ждать. Никто не приходил. Я рассказала ей немного о себе, о том, что мой любимый цвет – небесно-синий, а буква – М, а цифра – два, что я люблю клубнику и не люблю разваренный картофель, что я, как и она, умею плавать по-собачьи, что не боюсь грозы, что вечером раскачиваю зуб, который скоро должен выпасть, что обожаю просыпаться рано утром, когда все в доме крепко спят, и целый час играть в игрушки, которые хранятся в большом облезлом чемодане под кроватью, что не умею рисовать носы и собирать съедобные грибы,